Не покидай меня, Надежда,
Когда над пропастью стою,
Дай руку мне свою, как прежде,
Чтоб удержаться на краю.
Не уходи из сердца, Вера,
Когда ослабну я душой,
Когда день праздничный вдруг серым
И горьким станет предо мной.
А если вьюга ледяная
Мне душу бедную скуёт,
Спаси меня, Любовь Святая,
И растопи колючий лёд.
Меня в беде не покидайте,
Когда от горя стынет кровь,
Звездой спасительной сияйте,
Надежда, Вера и Любовь!
|
Хочу туда, где "плохо" жили,
В страну с названьем - СССР.
Туда, где счастливы мы были
И брали с Ленина пример.
Где у ребят кумир - Гагарин,
А Терешкова у девчат
И где мой дед ещё тот парень
В свои неполных шестьдесят.
Хочу назад в страну Советов,
Где пятилетка, стройка БАМ.
Туда, где нет "авторитетов"
И есть доверие к "ментам".
Хочу туда, где рубль - деньги
И настоящим был пломбир.
Где я иду с отцом в шеренге,
Крича по-детски "Миру - Мир!".
Хочу на школьные "линейки",
Где барабан и медный горн.
Где газ-вода за три копейки,
За "двушку" в будке телефон.
Хочу туда, где я с авоськой,
Бегу за хлебом в магазин
И с хулиганом местным Колькой,
Дерёмся просто без причин.
Хочу с "Алёнкой" шоколадку,
Съесть на морозе "Эскимо".
Нотаций мамы для "порядку"
За то, что с другом был в кино.
Хочу туда, где жив Высоцкий
И в ноябре идёт Парад,
Где диссидент Иосиф Бродский
В стихах ругает Ленинград.
Как хорошо мы "плохо" жили,
Когда Генсек был "дорогой".
Лишь потеряв, мы оценили,
Как мы любили тот "застой".
Хочу в страну без олигархов,
Без проституток и бомжей.
Без губернаторов - монархов
И власть хочу без сволочей 
|
НЕТ ВЫШЕ СЛУЖЕНИЯ
- О священнике села Белозериха Лысковского района МИХАИЛЕ ШВЕЦОВЕ.
Когда он увольнялся с работы, часть сослуживцев недоумевала. Ведь в Газпроме работал, зарплата хорошая. «Ты чем детей-то будешь кормить?» — спрашивали они Михаила Швецова. А другие, верующие, поддерживали. «Это служение выше» — такую фразу услышал тогда Михаил. Кстати, уже не в первый раз. В 2016‑м он рукоположился и с тех пор с радостью и верой в безграничный Божий Промысел несет свое служение.
БОГА НА ПОДАРКИ НЕ МЕНЯЮ
Родился Михаил в Лыскове. В местный Казанский храм ходить начал еще в школьные годы. Но как ходил? Перед началом учебного года или перед экзаменами, еще на Пасху. Служил там тогда священник Владимир Антипин. Его проповедь всегда будущего батюшку очень вдохновляла.
— Когда школу закончил, в Нижний уехал, в политехе учился, — вспоминает отец Михаил. — Это конец девяностых, начало двухтысячных. И в это время внутренние скорби у меня начались. Я к вере-то по-настоящему стал приходить от этих внутренних скорбей. От бессмысленности жизни ад какой-то внутри поселился. Ничего не хочу, ни-че-го. Жили мы с братом в инязовском общежитии. А студентов в то время и буддисты, и кришнаиты мечтали в свои сети уловить, протестанты к себе звали. И ходили мы к ним. Студенты-то голодные, а они там и накормят, и подарки надарят. Меня Господь, видно, тогда оградил. Приду, поем — и сижу просто. Не трогали меня их разговоры. Однажды вижу: знакомый мой, крещеный, православный, у них снова крестился. Так, думаю, он ведь предает свою веру. За подарки, за тарелку еды! Меня это всколыхнуло. Решил, что никогда больше к ним не пойду. Стал в православную церковь ходить.
Нижегородский храм Воскресения Христова в те годы являл собой зрелище печальное, реконструкция серьезная требовалась. Но сложилась хорошая община, прихожане с удовольствием общались друг с другом. В выходные же Михаил старался всегда быть в Казанском храме Лыскова. Именно в тот период жизни он понял, какое это сокровище — православная вера.
— Я, понимаете, будто второе счастливое детство обрел, — вспоминает священник. — Радость такая огромная! И мне со всеми хотелось ей поделиться, всех к вере привести. Помню, всем о ней и рассказывал, и объяснял… Такая типичная ошибка новоначальных.
Отец Владимир Антипин стал духовником молодого человека. И когда батюшку перевели в село Просек, в храм Николая Чудотворца, Михаил вместе с другими жителями Лыскова каждое воскресенье стал туда ездить. Собирались все, забирались в кузов грузовой машины и — вперед. Приход сложился очень крепкий.
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ
Большое дело, если есть у батюшки надежный тыл — крепкая семья. Это для прихожан пример — и в плане образа жизни, и в плане демографии. В семье Швецовых ребятишек пока двое, а если еще Бог пошлет, несказанно рады будут. Появилась эта семья по воле Божией и благодаря храму. Познакомились отец Михаил с матушкой Анастасией у себя на приходе, в Просеке.
— Мы оба духовные чада отца Владимира Антипина, и он венчал нас с радостью, — рассказывает священник. — Настя жила в Ленькове, это тоже Лысковский район, и ездила в Просек на службы. У нее мама верующая, она и дочь в благочестии воспитала. Мы друг друга, конечно, знали, но тесно не общались.
Поближе их познакомил случай. Прихожане Никольского храма решили ставить спектакли. Просветительские: о царской семье, о преподобномученице Елизавете Федоровне. Показывали их в селах на приходах, в домах престарелых. Будущая матушка Анастасия в этих постановках участвовала, а Михаил Швецов вызвался в подсобные рабочие. Он аппаратуру таскал и выполнял разные другие поручения.
— Я тогда был уже немолодой, — улыбается отец Михаил. — Двадцать пять лет, а Насте всего девятнадцать. И не стал я какие-то подходы искать, просто подошел к ней и сказал: «Выходи за меня замуж». Это на Пасху как раз было. Она засмущалась сначала, но быстро оправилась — и… поехала за благословением к батюшке.
Благословение духовного отца было и для Михаила, и для Насти необходимым условием вступления в брак. Следом за девушкой отправился к нему и ее будущий муж. Отец Владимир жениться сразу не благословил, благословил встречаться.
— Три года нас испытывал, — говорит батюшка. — Причем отношения-то были совершенно платоническими. Даже за руки не держались. Зато когда наконец соединили судьбы, так были счастливы! 3 сентября, после Успенского поста мы венчались.
Матушка Анастасия к тому времени окончила техникум, она — специалист в сфере компьютерных технологий. Потом еще диплом педагогического университета получила. Вузовские знания ей сейчас дома пригождаются. В семье подрастают дочка Мария (уже школьница, ей семь лет) и сын Федор (ему три годика). И, конечно, матушка — отцу Михаилу верная помощница в его служении. На клиросе поет, специальные курсы для этого закончила, прихожанам помогает, которые это искусство освоить хотят. Да и в любом другом деле она — настоящий верный друг.
ЛИТУРГИЯ В ГЛУБИНКЕ
О священстве Михаил Швецов сначала и не помышлял. А потом вдруг периодически его ушей эти слова стали достигать: «Нет ничего выше священнического служения». От батюшки их слышал, от знакомых. Стал задумываться.
До священства Михаил Швецов, по его же признанию, был человеком несколько другим. Даже когда желание принять сан окрепло, все-таки остались сомнения, как он, грешный, как все, может стать для людей пастырем. Михаил решил положиться на волю Божию и стал молиться, чтоб Господь подсказал, как быть.
— Вскоре такой случай произошел, — вспоминает священник. — Поехали мы в Пильнинский район, в село Бортсурманы, там должна была быть диаконская хиротония. И вдруг нашу машину начинает крутить на трассе. Какая причина, уж не знаю, только закрутило. А впереди фуры идут… Я весь сжался, думаю, ну все. Но ничего, как-то вырулили и нормально добрались. Говорю себе тогда: «Раз Бог мне жизнь сохранил, значит, я должен Ему служить». Конечно, очень перед рукоположением переживал. Как буду с людьми, ведь не приучен выступать перед аудиторией? Помню, когда нас владыка представил в храме как будущих священников, я как вкопанный стоял, в землю врос, глаз не мог поднять. В голове крутится: «Как буду говорить проповедь, как буду нести слово Божие?!»
Но потом понял, что после рукоположения Господь дает особую благодать. И дерзновение. Я это прямо почувствовал. Даже не верится, что я сейчас зачастую спокойно говорю проповедь, общаюсь с людьми. Дерзновение такое Господь дает. Иногда, правда, и не очень складно получается. И, понимаете, заметил, что если понадеешься на себя, не очень получается проповедь, а если на Бога — все славно.
Та благодать, которую я получил после рукоположения, была у меня долго, а дальше Господь будто сказал: «Давай сам трудись». То есть, потом ее заслужить нужно. Однажды вспомнил я те времена, когда алтарничал в храме. Думаю, вот ведь непростое оно — священническое служение, — а хотел ли бы я назад в алтарники? Понимаю, что нет. Вообще, когда служишь у престола Божия, тут чувства необъяснимые. Это и благоговение, и спокойствие какое-то, мир в душе.
Служение свое молодой священник начал в Георгиевском храме Лыскова. Потом дали ему два довольно отдаленных прихода: в Белозерихе и Берендеевке. В первом селе сохранился храм в честь Благовещения Пресвятой Богородицы, и многое для его возрождения сделал предшественник отца Михаила протоиерей Георгий Жучков. Уже при нем начали служить здесь литургию. Но работы по восстановлению — еще непочатый край. Потихоньку отец Михаил с прихожанами ее делают.
А в Берендеевке нет церкви. Уничтожили ее в советское время, на месте храма, около кладбища, теперь клуб стоит. Но в конторе местного сельхозпредприятия выделили комнату, там и проходят службы.
— Я сначала причащал людей запасными Дарами, — рассказывает отец Михаил. — А потом предложил организовать все для служения литургии. Один мужчина, плотник, сделал нам иконостас. Позднее мы приобрели сосуды, сделали необходимое и литургию теперь служим.
Еще одно нововведение появилось в храмах, где настоятельствует батюшка. Когда прибыл отец Михаил в деревню, оказалось, что клироса здесь нет. Сначала матушка выручала, но священник поставил себе целью прихожан обучить. Пришлось, конечно, заниматься с ними, а на это надо и время, и терпение, но зато благодатным труд оказался. Люди с удовольствием идут на клирос, и сейчас уже на своих приходах отец Михаил может без матушки отслужить литургию. Поют местные жители, конечно, непрофессионально, но от души, с глубоким чувством.
Молодой священник старается организовать в селах воскресные школы. Надежда здесь на местных учителей. Еще начал батюшка причащать детишек в детском саду в Берендеевке. Родители все — за! А вот в храм почему-то далеко не все из них приходят.
— Знаете, когда я особенное такое чувство испытываю? Когда больных, например, причащаю или соборую. Радостно от того, что Господь сподобляет людям служить. И горько, когда мало людей на службе бывает. Ты стараешься изо всех сил, бьешься, а люди не идут. Такое ощущение, что спит деревня. Когда помыслы унылые возникают, я всегда вспоминаю батюшку Владимира. У него ведь около ста человек причащается каждый воскресный день. А он говорит: «И у меня сначала не так было». Надо просто делать свое дело.
Белозериха и Берендеевка, по теперешним сельским меркам — населенные пункты немаленькие. И школы здесь есть, в Берендеевке еще и садик, и народу, не то чтобы полторы бабушки. А не так много прихожан в храме… Не зря сказал кто-то из священников, что после революции веру труднее всего было искоренить в деревне, а теперь труднее вернуть ее именно туда. Но не унывает молодой священник Михаил Швецов. Поливает землю, куда бросил зерна веры, рыхлит, пример собственной жизни очень важной частью проповеди считает. И начали уже новые люди в храм тянуться. Помоги, Господи.
Надежда Муравьева
Газета “Ведомости Нижегородской митрополии” 
|
Учила бабушка меня:
«Нет, не течёт вода под камень,
А в печке не зажжешь огня,
Коль не заполнена дровами.
А если сладко хочешь спать,
Не уповай на Божью милость,
Соломку надо подстилать,
Да и следить, чтобы не сбилась.
Не смей — чужого не бери!
Своё - храни. Уж, как сумеешь.
А слёзы вытри, не реви,
От жалости к себе — слабеешь.
У Бога много не проси,
Но верь, что край придет — поможет.
Гнев неразумный погаси,
И на судьбу не злись, негоже.
Не жди, что кто-то принесёт,
Поди, возьми, ведь ноги держат.
А коль беда — то кто спасёт?
Сама хоть что-то сделай прежде.
Пусть боязно, пусть не с руки,
Другие могут — ты пытайся.
Глаза у страха велики —
Но всё получится — старайся.
А за обиды не держись —
Прощай их… Если бы я знала…»
Учила бабушка, а жизнь
Её науку подтверждала.
|
Там внутри, как мусор вниз по реке мимо неподвижного наблюдателя, плывут обрывки песен, сплетен, воображаемых или действительно бывших разговоров.
Слушая все подряд и болтая, что на ум взбредет, человек устает ужасно. В любом виде ему бывает нужна тишина: хоть с удочкой у реки, хоть на кровати под одеялом. Жажда покоя может быть похожа на то желание стать под душ, которое появляется у сильно пропотевшего человека.
Но вот телевизор молчит, не играет музыка, снаружи сделано все, что возможно для наступления тишины. А внутри ее все равно нет. Внутри работает «радио».
Вот оно, прекрасное и обидное знание! Снаружи нечто изменилось, но ничего не изменилось внутри! Ты, предположим, ушел из мира, но мир из тебя не ушел, и везде, где ты окажешься, догонит тебя то, от чего ты бежишь. И это не восточная карма или эллинский рок, но признак внутренней недовершенности дела.
Все внешнее недостаточно. Враг пролез так глубоко и так привык к своей незаметности и неуязвимости, что любой правильный духовный труд, постепенно открывая уму суть вещей, заставляет душу печалиться.
Неизбежно нужно прилагать труды к трудам. Мало, например, перестать питаться мясом. Нужно перестать питаться сплетнями, пустыми разговорами, всем тем мысленным прахом, каким питается ползающий на чреве змей.
Если молчание придет, оно поможет молитве. При постоянном празднословии сама молитва рискует обесцениться до уровня праздных слов.
Пустыми кульками, фантиками, пакетами, вещами, не несущими в себе ничего полезного, замусорен городской быт. Такими же могут быть и слова – не несущими смысла, не согретыми сердечным теплом.
Но начни молиться внимательно, и ты почувствуешь, как дорого стоит слово умное и внимательное. А раз оно стоит дорого, нельзя топить его в остальной словесной шелухе.
В порядке земных законов немым становится тот, кто глух. Если мы говорим об особой, блаженной немоте, той, которая не запрещает говорить важные слова Богу и людям, но отсекает лишнее, мы должны говорить и о «блаженной глухоте». Другими словами, хочешь, чтобы язык укротился – укроти уши, оглохни.
Оглохни добровольно и сознательно для всего того, что через двери уха попадает в сердце и не питает, а отравляет его. Иначе не сможешь онеметь для мира, а значит, так и не научишься разговаривать с Богом. Все эти незримые вещи очень связаны.
И вот когда человек ради молитвы и Богообщения добровольно смирил слух и прикусил язык, тогда-то и узнает он, что нечист он пред Богом, что заполнен всяким мусором, как старый чулан у плохого хозяина.
Тогда говорит сам себе человек: «Уже вроде бы отвратил я слух от всего, кроме церковного пения; и не говорю с миром насколько это в силах моих, но мир сам говорит во мне. Мир живет во мне и действует со всеми своими страстями. И умирать он не хочет, и уходить отказывается, потому что хорошо ему. Бедный я человек!»
Вот хотя бы для того, чтобы узнать об этом внутреннем рабстве, и нужно наложить на себя ряд запретов, стеснить себя ради Господа, попытаться с Псалтирью в руках войти во внутреннюю пустыню.
Тогда не будет иллюзий, что я смогу сделать любое добро, как только захочу. Ведь многим именно кажется, что стоит скрыться, как сказал поэт, «в заоблачную келью, в соседство Бога», как тотчас станет возможной и духовная жизнь.
О том, что человек убежит из «заоблачной кельи» на другой день, он не часто задумывается.
Какой опыт должен родить постный труд? Радость, легкость, избыток благодати? Да, но – потом.
А вначале пост должен снять пелену с глаз постящегося и показать ему, что он – тайный враг добра, уверенный в своей мнимой праведности; что он – человек весьма живой для греха и покамест мертвый для Бога. Труд над собой доказывает правду тех апостоловых слов, что «не живет во мне, то есть в плоти моей доброе».
Я стараюсь не слушать ничего лишнего. Говорю с окружающими по минимуму, о самом необходимом. Но внутри у меня продолжает работать «радио». Там слышны трески и шумы, обрывки различных мелодий и настоящие «вражеские голоса». Эти последние нужно научиться «глушить» Именем Воплотившегося Слова.
прот. Андрей Ткачёв
|
Никто не смеётся над Богом в больнице... Никто не смеётся над Ним на войне, Там вера в сердцах начинает искриться, И чаще молитвы звучат в тишине. Никто не смеется над Ним при пожаре, И всем не до смеха, когда идет смерч, При голоде и при подземном ударе, Насмешки проходят, меняется речь... Слетает с лица вдруг надменная маска, Когда самолет начинает трясти... Никто не заявит, что Бог- это сказка, Преступника встретив на узком пути... Никто не воскликнет, что вера- для глупых, Услышав смертельный диагноз врача ... И с пеной у рта, спорить мало кто будет, Когда встретит взгляд своего палача... Издёвки, плевки и глупые шутки Теряют свою актуальность, когда Ты вдруг понимаешь, что нет и минутки- Призвать в Свою жизнь Иисуса Христа... Машина на скорости... Ты на дороге... Вот резкий обрыв... Вот об камень висок... Вот - пуля шальная, беда на пороге... От смерти и ада, ты - на волосок... Откуда ты знаешь, смеющийся ныне... Что будет с тобой на развилках судьбы? Смеяться легко, пока Бог дает силы И терпит смиренно твои кулаки.
|
Христос воскрес! Христос воскрес! Опять с зарею Редеет долгой ночи тень, Опять зажегся над землею Для новой жизни новый день. Еще чернеют чащи бора; Еще в тени его сырой, Как зеркала, стоят озера И дышат свежестью ночной; Еще в синеющих долинах Плывут туманы... Но смотри: Уже горят на горных льдинах Лучи огнистые зари! Они в выси пока сияют. Недостижимой, как мечта, Где голоса земли смолкают И непорочна красота. Но, с каждым часом приближаясь Из-за алеющих вершин, Они заблещут, разгораясь, И в тьму лесов, и в глубь долин; Они взойдут в красе желанной И возвестят с высот небес, Что день настал обетованный, Что Бог воистину воскрес! И. А. Бунин
|
Правда ли, что всыпать ремня - самый доходчивый способ коммуникации для детей?
Сему очень ждали.
И дождались.
Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания - и вдруг беременность!
Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован.
Мама Семы - Лиля - детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него.
Папа Гриша - ребенок из многодетной семьи.
Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи.
Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.
Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!
Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.
Сейчас Семе уже пять. Пол шестого.
Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?
Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.
Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону
Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками.
Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.
Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила ... На попе две красные полосы. Следы от ремня.
У Лили похолодели руки.
- Семен... - Лилю не слушался язык.
- Да, мам.
- Что случилось у дедушки и бабушки?
- А что случилось? - не понял Сема.
- Тебя били?
- А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.
Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна.
Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.
- Почему ты мне сразу не рассказал?
- Я забыл.
Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно.
А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо.
Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.
- Сема больше не поедет к твоим родителям, - отрезала она.
- На этой неделе?
- Вообще. Никогда.
- Почему? - Гриша поперхнулся.
- Твой отец избил моего сына.
- Избил?
- Дал ремня.
- А за что?
- В каком смысле "за что"? Какая разница "за что"? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! - Лиля сорвалась на крик, почти истерику.
- Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!
- То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? - уточнила Лиля стальным голосом.
- Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.
- Так мы против или это не смертельно? - Лиля не могла успокоиться.
- Ремень - самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.
- А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал?
- Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать - это преступление. Поэтому ремень - он как восклицательный знак. Не просто "нельзя". А НЕЛЬЗЯ!!!
- К черту такие знаки препинания!
- Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца - это час перед сном. Он пришел с работы , поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.
- Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей - это норма. Говоришь это, просто другими словами.
- Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале "Щисливые радители" о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.
После того , как я с ними переговорю.
Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.
- Я поняла. Ты не против насилия в семье.
- Я против насилия. Но есть исключения.
- То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.
- Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.
На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.
- Какие исключения? - тихо спросила Лиля.
- Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если ...не знаю...убьет животное...
- Какое животное?
- Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.
- Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?
- Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень - самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.
Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.
- Надеюсь, ты поняла меня правильно.
- Надейся.
Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.
Он мирно играл в конструктор.
У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.
Солдатик - это воин. Воин - это драка. Драка это боль и насилие.
Гриша хочет сказать, что иногда драка - это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.
- Мы пойдем купаться? - спросил Сема.
- Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю...
- Мам, а когда первое число?
- Первое число? Хм...Ну, сегодня двадцать третье... Через неделю первое. А что?
- Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число ...
Лиля тяжело вздохнула.
- Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет - обещай! - ты сразу расскажешь мне. Сразу!
Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:
- Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?
- Я понял, мама.
- Что ты понял?
- Что нельзя ходить на балкон.
- Правильно! - Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. - А почему нельзя?
- Потому что деда всыпет мне ремня... 
|
|
|
