"Замужем за Церковью" 
автор: матушка Лилия Малахова 

Вопрос «на какие деньги живут священнические семьи?» – всегда волновал головы обывателей. Сразу все вспоминают отца Фёдора из ильфо-петровского романа с его мечтой о свечном заводике. Ходят слухи о сказочных богатствах поповских семей – и едят на серебре, и пьют на золоте, а в каждом углу – шкатулки с «брульянтами» и мешки с деньгами. Некоторым рисуются баснословные зарплаты духовенства в несколько тысяч долларов. А поповские «Мерседесы» стали уже притчей во языцех. Но, как сказал бы Марк Твен, – слухи о богатстве сильно преувеличены. 

Сейчас большинство священнических семей живут скромно, а многие просто скудно. Дело в том, что у священников нет никаких касс, зарплат, окладов, пособий и прочего, спускаемого «сверху». Доход священника определяется как часть из общего дохода храма. Если приход богатый – народа много – то и доходы священника будут нормальными. А если приход в каком-нибудь Чемодурове, где три дома, то и доход у священника будет такой же убогий. Если учесть, что семьи духовенства, как правило, многодетные, то представьте себе, какое это бедствие жить на полторы тысячи в месяц. 

А еще надо восстанавливать храм, платить за электричество, телефон, воду, отопление… Одним словом – крутись, как хочешь. Хорошо бабушки по доброте душевной то яичек десяток подбросят, то молочка баночку… Естественно, при таких доходах не то что «Мерседес» - велосипед не купишь. Один знакомый батюшка из первого выпуска семинарии как-то делился со мной своими нехитрыми радостями: «Матушка даже в уныние впадать стала – так, говорит, яичка хочется или маслица! И представляете – на следующий день на канун кто-то три яичка принес!» 

Представляете себе уровень обеспеченности этой семьи? Года три они питались одной вермишелью с постным маслом. И были счастливы, когда кто-то из прихожан приносил им три яичка или баночку молока. Обычно такой необеспеченный священник или ищет себе более доходного места, или берет настоятельство еще в двух-трех приходах. В совсем уж крайних случаях священник с благословения духовного начальства может устроиться на мирскую работу. 

Знаю батюшку, получившего приход в глухой деревне. Жить вообще не на что, и вокруг – такие же глухие деревни. То есть взять еще приход не реально. И он устроился в колхоз трактористом. В будни пашет-возит, а по субботам и воскресеньям служит. А что делать? Еще один ездит в Москву на стройку – до рукоположения он был хорошим столяром. Устроился по прежней профессии. О другом священнике, получившем приход в какой-то дальневосточной деревеньке где-то на побережье Амура, рассказывали, что у него вообще нет никакого прихода, потому что местные жители все до одного – язычники. Раз в неделю батюшка, как может, совершает литургию, а питается рыбой, которую сам же и ловит в реке. Иногда ему удается несколько рыбин продать на городском рынке и тогда он покупает хлеба и крупы. 

И все-таки, если мы видим священника на хорошей машине, живущего в хорошем доме – все-таки, откуда? Обычно у благосостояния священника два корня. Один – у батюшки или у матушки, как у любого нормального человека есть родственники – бабушки, дедушки, мамы-папы, которые оставляют им свои машины, дачи, квартиры. Превращение этого имущества в денежные средства как раз и дает возможность приобрести автомобиль или дом. А иногда - и то, и другое. 

Мы, например, продали квартиру, в которой жила моя мама, купили на эти деньги дом и маму взяли к себе жить. Второй корень – личные состоятельные друзья священника, окормляемые им люди, которые в благодарность, а иногда просто из желания помочь дарят лично священнику деньги, машины, порой и квартиры, и дома. Представьте себе, бывает и так. А на «народные деньги», как бы ни был богат приход, мало шансов что-то построить или купить – реставрация съедает все. 

Еще один вид дохода священника – так называемые требы – это когда его приглашают отпеть усопшего, освятить дом, машину или квартиру, послужить панихиду на кладбище. Обычно просители «благодарят» священника конвертиком или сумкой с продуктами. И, надо сказать, что если бы не требы, то очень и очень многим священническим семьям жилось бы туго. Но и требы зависят от прихода. Есть такие деревни, где треба может быть одна в полгода. 

Часто, видя таких обеспеченных священников, злопыхатели не преминут попрекнуть их стяжательством и сребролюбием. Мол, Христос ходил босой и нищий, а эти «слуги божьи»… Во-первых, состоятельность и стяжательство – разные вещи. Можно быть очень богатым человеком, но при этом не быть ни стяжателем, ни сребролюбцем. А можно быть нищим, и быть и сребролюбивым, и стяжателем. Во-вторых, Господь наш Иисус Христос не был нищим в понимании того времени, в которое Он жил на земле. Тогда очень многие люди вели такой образ жизни, особенно это касалось философов – ходили из города в город, ничем не обремененные, проповедовали, слушали, спорили, жили, где придется. 

Кроссовки тогда шить еще не научились, да и при местном климате обувь была вообще лишней. Даже состоятельные люди могли ходить босиком, в лучшем случае в сандалиях, состоявших из кожаной подошвы и пары шнуров. Мало того, Иисус Христос был ИМУЩИМ. Тот, кто читал Евангелие, вероятно, запомнили такой момент – после казни Христа солдаты, стерегшие кресты, стали делить одежду казненных - по обычаю того времени и места все имущество казненного отдавалось тем, кто осуществлял казнь. Обычно они просто разрывали одежду на части, чтобы «всем хватило». Но вот хитон Христа они не стали делить – они тянули о нем жребий – кому достанется. Потому что этот хитон был не сшитый, дешевый, а дорогим, сотканным цельным, без швов. Рвать такую одежду было жалко, вот солдаты и стали разыгрывать хитон по жребию. 

Сейчас автомобиль уже давно перестал быть роскошью. Сейчас это средство везде успеть, не отстать от бешеных ритмов современной жизни. И если до революции практически каждый священник имел для передвижения лошадь, и это не вызывало болезненного скрежета зубами, то почему ему сейчас нельзя иметь автомобиль? Увы, как правило, за обвинениями в стяжательстве стоит банальная зависть неимущих к имущему. Ну не умеем мы радоваться чужому достатку! Сами живем плохо – и хотим, чтобы все вокруг жили бы так же плохо. А нет, чтобы и самим тянуться к лучшей жизни. 

И, конечно, совсем глупо выглядят попреки сотовыми телефонами. Часто мне приходилось слышать такие высказывания: «Поп идет, а из кармана сотовый торчит!». Ну, торчит, и что? Кто сказал, что священнику нельзя пользоваться достижениями научно-технического прогресса? Более того – священников правящие архиереи просто обязывают иметь не только сотовый телефон, но и компьютер, которым батюшка должен владеть, и даже сайт храма в Интернете! Времена, когда в понимании верующих паровоз был «машиной, которая грешников прямо в ад везет» давно прошли. 

матушка Лилия Малахова "Замужем за Церковью"

 МУЖ ДА ЖЕНА - ОДНА ДУША! 

 Она была красивой, молодой,

 Ты спросишь меня: "Что такое любовь?" 

 5 февраля - День памяти старца архимандрита Иоанна Крестьянкина, одного из самых почитаемых старцев Русской Православной Церкви.

 НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ 
история из жизни 

У меня есть большой друг. Маша. Хотя мы одних лет, но она для меня как духовная мать, а я чувствую себя рядом с ней строптивой девчонкой. Как-то она зашла ко мне и озабоченно сказала: 

— Нина в большом горе: муж попал под автобус и его в тяжелом состоянии отвезли в больницу. Помолись о них, Верочка. 

— Ну, Маша, — ответила я. — На мне грехов не перечесть. Разве будет Господь слушать такую молитвенницу? 

— Будет! Ты сама знаешь, что неразумно говоришь. Я читаю замечательные записки Афонского старца Силуана, в которых он пишет, что Господь слышит молитву грешников, если они смиряют себя, и еще: когда Господь хочет кого-нибудь помиловать, то внушает другим желание молиться за того человека и помогает в этой молитве. Старец Силуан — наш современник, он умер в 1938 году. Все им написанное внушено Святым Духом. 

От разговора с Машей мне стало стыдно, но не до молитвы было: я получила ответственную командировку и той же ночью выехала в Уфимскую область. Там, в небольшом провинциальном городке, я прожила зиму. Бытовые условия городка были трудные: электричество подавалось нерегулярно, воду брали из уличных колонок, отапливались дровами. 

От этих неудобств я была избавлена, так как снимала комнату с полным обслуживанием, но жителям сочувствовала. Особенно жалела одну старушку, которая жила в соседнем доме. 

Отправляясь по утрам на работу, я часто встречала ее в старом, много раз чиненном пальто и ветхом платочке на голове. Несмотря на нищенский костюм, старушка выглядела опрятной. Лицо у нее было интеллигентное, выражение замкнутое и робкое, глаза скорбные. 

Обычно я встречала ее идущей от колонки с ведром воды, которое она несла, расплескивая и часто останавливаясь. В одну из таких встреч я взяла ведро из ее замерзших рук и донесла до дома. Она была этим удивлена и, церемонно раскланиваясь, благодарила. Так мы с ней познакомились, а в дальнейшем подружились. 

Звали ее Екатерина Васильевна. В прошлом она была учительницей, имела семью, но все умерли, и осталась она одна с крошечной пенсией, большая часть которой уходила на оплату комнаты. 

— И нигде хозяева не хотят меня долго держать, — грустно рассказывала Екатерина Васильевна. — Они привыкли, чтобы дешевая жиличка помогала им в хозяйстве или за ребенком смотрела, а я — слабая и старая, мне только бы себя обслужить. Вот подержат меня хозяева, подержат, да и сгоняют. И хожу я по городу, ищу дешевый уголочек, а уж купить себе что из одежды не могу, старое донашиваю, да его уже нет. 

Когда окончилась моя командировка, и я сказала Екатерине Васильевне, что уезжаю, она загрустила: 

— Вы для меня большой радостью были, — сказала она. — Мои старые друзья поумирали, новых из-за своей бедности приобретать не решаюсь и живу совсем одна. Тоскливо бывает до слез, а кругом — чужие и резкие люди. Я не могу, когда со мной грубо говорят, мне плакать хочется, и я больше молчу. 
Я взяла у Екатерины Васильевны адрес и, приехав домой, послала ей вещевую посылку, а потом мы начали с ней переписываться. 

Так длилось около трех лет. В продолжение этого времени Екатерина Васильевна несколько раз переходила от одних квартирных хозяев к другим. Каждый переезд был для нее тяжелым переживанием, и на ее письмах я видела следы упавших на строчки слез. 

Ежемесячно я посылала ей небольшую сумму денег. Они были ей нужны до крайности. Но еще больше, чем деньгам, она радовалась нашей переписке. «Вы — мой бесценный друг, — писала она мне, — мой утешитель». 

Я всегда старалась подбодрить и развеселить старушку, но одно письмо пришло от нее такое, что я растерялась. Новая хозяйка продержала, Екатерину Васильевну месяц и предложила немедленно освободить комнату, так как нашлись выгодные жильцы. К кому Екатерина Васильевна ни ходила в поисках комнаты, везде отказ. Что делать? Хозяйка гонит и грозит. Письмо было полно такого отчаяния, что я, никому не сказав ни слова, надела пальто и к «Нечаянной Радости». 

Я так молилась о Екатерине Васильевне, так плакала, ощущая ее горе, как свое, что забыла все на свете, только одно я понимала: Царица Небесная меня слышит… За стеклом, за золотой ризой была Она, Сама, живая… 
Домой я возвращалась успокоенная: появилось такое чувство, что все безысходное горе Екатерины Васильевны я передала в надежные руки. И еще вспомнилось мне, как Маша, со слов старца Силуана, учила меня молиться за других. 

Вскоре я сильно заболела, но и больная вспоминала Екатерину Васильевну и молилась о ней. 

Прошел месяц, здоровье мое шло на поправку, но я еще лежала в постели. 

Как-то дочка подала мне свежую почту. Смотрю, среди полученных писем есть и от Екатерины Васильевны. Что-то пишет бедная старушка… Разрываю конверт и читаю: 

«Дорогая моя Вера Аркадьевна! Произошло со мной такое, что до сих пор не могу очнуться. 

Месяц тому назад подходит ко мне на улице знакомая учительница и спрашивает: «У вас сохранился ваш учительский диплом?» — «Сохранился», — говорю. «Возьмите его и скорей идите в горсовет, там уже давно всем учителям, у которых нет жилья, дают площадь. Боюсь только, как бы вы не опоздали». 

Я взяла диплом, на который смотрела, как на ненужную уже мне бумажку, пошла и успела получить чудесную комнату. Я уже живу в ней! Соседи у меня — хорошие люди, которые относятся ко мне как к человеку, а не как к парии. Я будто вновь родилась на свет». 

Прочитав письмо, я радостно перекрестилась, а потом взяла в руки принесенную мне Машей книгу старца Силуана и снова перечла: 

«Когда приходит желание молиться за кого-либо, то это значит, что Сам Господь хочет помиловать ту душу и милостиво слушает твои молитвы».

 Внутри у человека нет тишины. Внутри у него работает «радио». 

Там внутри, как мусор вниз по реке мимо неподвижного наблюдателя, плывут обрывки песен, сплетен, воображаемых или действительно бывших разговоров. 
Слушая все подряд и болтая, что на ум взбредет, человек устает ужасно. В любом виде ему бывает нужна тишина: хоть с удочкой у реки, хоть на кровати под одеялом. Жажда покоя может быть похожа на то желание стать под душ, которое появляется у сильно пропотевшего человека. 
Но вот телевизор молчит, не играет музыка, снаружи сделано все, что возможно для наступления тишины. А внутри ее все равно нет. Внутри работает «радио». 
Вот оно, прекрасное и обидное знание! Снаружи нечто изменилось, но ничего не изменилось внутри! Ты, предположим, ушел из мира, но мир из тебя не ушел, и везде, где ты окажешься, догонит тебя то, от чего ты бежишь. И это не восточная карма или эллинский рок, но признак внутренней недовершенности дела. 
Все внешнее недостаточно. Враг пролез так глубоко и так привык к своей незаметности и неуязвимости, что любой правильный духовный труд, постепенно открывая уму суть вещей, заставляет душу печалиться. 
Неизбежно нужно прилагать труды к трудам. Мало, например, перестать питаться мясом. Нужно перестать питаться сплетнями, пустыми разговорами, всем тем мысленным прахом, каким питается ползающий на чреве змей. 
Если молчание придет, оно поможет молитве. При постоянном празднословии сама молитва рискует обесцениться до уровня праздных слов. 
Пустыми кульками, фантиками, пакетами, вещами, не несущими в себе ничего полезного, замусорен городской быт. Такими же могут быть и слова – не несущими смысла, не согретыми сердечным теплом. 
Но начни молиться внимательно, и ты почувствуешь, как дорого стоит слово умное и внимательное. А раз оно стоит дорого, нельзя топить его в остальной словесной шелухе. 
В порядке земных законов немым становится тот, кто глух. Если мы говорим об особой, блаженной немоте, той, которая не запрещает говорить важные слова Богу и людям, но отсекает лишнее, мы должны говорить и о «блаженной глухоте». Другими словами, хочешь, чтобы язык укротился – укроти уши, оглохни. 
Оглохни добровольно и сознательно для всего того, что через двери уха попадает в сердце и не питает, а отравляет его. Иначе не сможешь онеметь для мира, а значит, так и не научишься разговаривать с Богом. Все эти незримые вещи очень связаны. 
И вот когда человек ради молитвы и Богообщения добровольно смирил слух и прикусил язык, тогда-то и узнает он, что нечист он пред Богом, что заполнен всяким мусором, как старый чулан у плохого хозяина. 
Тогда говорит сам себе человек: «Уже вроде бы отвратил я слух от всего, кроме церковного пения; и не говорю с миром насколько это в силах моих, но мир сам говорит во мне. Мир живет во мне и действует со всеми своими страстями. И умирать он не хочет, и уходить отказывается, потому что хорошо ему. Бедный я человек!» 
Вот хотя бы для того, чтобы узнать об этом внутреннем рабстве, и нужно наложить на себя ряд запретов, стеснить себя ради Господа, попытаться с Псалтирью в руках войти во внутреннюю пустыню. 
Тогда не будет иллюзий, что я смогу сделать любое добро, как только захочу. Ведь многим именно кажется, что стоит скрыться, как сказал поэт, «в заоблачную келью, в соседство Бога», как тотчас станет возможной и духовная жизнь. 
О том, что человек убежит из «заоблачной кельи» на другой день, он не часто задумывается. 
Какой опыт должен родить постный труд? Радость, легкость, избыток благодати? Да, но – потом. 
А вначале пост должен снять пелену с глаз постящегося и показать ему, что он – тайный враг добра, уверенный в своей мнимой праведности; что он – человек весьма живой для греха и покамест мертвый для Бога. Труд над собой доказывает правду тех апостоловых слов, что «не живет во мне, то есть в плоти моей доброе». 
Я стараюсь не слушать ничего лишнего. Говорю с окружающими по минимуму, о самом необходимом. Но внутри у меня продолжает работать «радио». Там слышны трески и шумы, обрывки различных мелодий и настоящие «вражеские голоса». Эти последние нужно научиться «глушить» Именем Воплотившегося Слова. 

Протоиерей Андрей Ткачёв

 Жизнь - не прогулка, не роман,

 Притча "Во всем виноват"

 Снова снег заметает следы на промёрзшей тропинке,