Это как Александра Фёдоровна говорит, что любовь нужно кормить, — без подкормки невозможно, от неё любовь укрепляется.

От мелочей многое в жизни зависит: что-то хорошее сделать друг другу, заметить, увидеть, поправить. Вот, он сидит, пишет проповедь или рапорт, а тебя так и тянет в ту комнату. Подойдёшь сзади, погладишь по плечикам, поцелуешь волосики...

Батюшка Илья мне говорил: «Ты старайся угодить мужу. Вечером он лёг спать, а ты ещё не легла, ты пойди, ему ботиночки начисти, он утром встанет, а ботиночки начищены — как ему будет приятно». Вот, казалось бы, такой небольшой совет, но это укрепляло, давало радость к несению его креста, его жизни.

Естественно, он был благодарным мужем: никогда таких знаков внимания не пропустит, ещё расцелует тебя сто раз! Это всё замечается друг другом — и так радостно жить!

А бывало ещё, Федюшенька в той комнате лежит, я — в этой, и хочешь, чтобы он к тебе пришёл... Пишешь ему записочку: «Мой хороший, я тебя очень люблю...» Позовёшь дочку: «Отнеси папочке письмо». Дети были счастливы нашу почту разносить! Мы это очень часто делали. Федюша пишет в ответ слова любви мне — дети несут. И так детишки бегали-бегали, пока уже кто-то из нас двоих не выдержит, сам встанет, побежит... Девочки помнят эти моменты.

Я помню, Федюша говорил: «Как бы мне хотелось, чтобы у наших детей тоже была любовь настоящая, добрая». И мы воспитывали своих девочек так, чтобы они были настоящими мамами, хорошими жёнами... Я их готовила именно к семейности, к хозяйству, чтобы они берегли свою семью. Чтобы уже до 18 лет могли и обеды готовить, и печь, и дом убирать, чтобы не были ленивы, знали, что такое порядок, учёба, знали, что на первом месте должен быть муж, семья, дети. Ведь семья — это все! Можно достичь высокого положения в обществе, но если не будет в твоей семье мира, любви, жертвенности — все напрасно!

С мальчиками мне сложнее пришлось. Чувствовалось, что им очень нужен отец. Но с Божьей помощью всё устроилось, по молитвам всех, кто на небе и на земле.

Понять другого

Вот вы спрашиваете, что нужно делать супругам, чтобы сохранить любовь и сделать семейную жизнь счастливой...

Нужно понимать друг друга.

Я всеми силами старалась понять его, а он — меня. Я нигде не работала, была с детьми дома. И он понимал мой труд. А когда он приходил домой, я понимала, что он устал, что ему нужна разрядка, что хорошо бы ему отдохнуть, пошутить и посмеяться, и что я должна сделать такую атмосферу в доме, чтобы ему было радостно.

Для меня его улыбка — это было всё. И для него моя улыбка — это тоже было всё. Я всегда его встречала с улыбкой. Он даже говорил: «Детки, давайте постарайтесь, я вот вечерком приду, чтобы мамочка улыбалась!» И это были не просто слова.

Федюша был всё время с Патриархом, он уезжал с ним в поездки, в санатории, в больницы, а я оставалась с детьми одна.

Муж должен с радостью стремиться домой

Чтобы сохранить любовь, нужно понимать и хранить друг друга. Надо так жить, чтобы он с радостью спешил в дом. Где ты его ждешь с радостью.

Семья Соколовых в сборе

Он не мог просто так уйти — только когда чувствовал, что я отпускаю его.

Ясно помню один случай. Федюше надо было на службу уходить (он уже служил в храме Преображения Господня), а мне так не хотелось его отпускать, будто не договорили друг-другу чего-то: вот он уйдёт, а мы с детками опять долго его не увидим...

Бывало, ведь месяцами у него не было выходного, мы очень страдали из-за этого, он плохо себя чувствовал, я это видела: коричневые мешки под глазами, жёлтое лицо — это такая боль была, что он без отдыха... И дети взрослеют, и ты не справляешься, им нужен отец, и вот, он опять уходит, и в тебе растет эта боль, внутренняя обида, непонимание: «Ну, когда уже ты будешь дома, ну, хоть денёчек»...

И вроде бы мы поцеловались перед его уходом, но... не так, как обычно, вроде обнялись, перекрестили друг друга...

А у нас обычай был: я ему всегда в окошко машу, шлю воздушный поцелуй. Пошла я с детками на кухню, стою у окошечка. Он вышел, остановился, смотрит на меня... И возвращается! Я его встречаю, и вот тут уже кидаемся друг другу в объятья. И вот, когда уже нацеловались и сказали слова любви, я полностью его отпустила, — и радость на сердце, и ему радость, что он меня словно зарядил, и ты готова ещё этот день потерпеть без него и ждать.

Мне даже кто-то сказал однажды: такой у Гали крест — все время ждать.

Пример родителей Федюши

Я очень полюбила их семью. Как будто я в ней родилась. Мне всё нравилось: мамина строгость, мамина любовь, мамины замечания. Она сильного очень характера, мама. «Мамуль, может так лучше?» — «Нет, надо так». Уступаешь и видишь, что да: она правильно сказала. Подойдёшь, обнимешь ее, расцелуешь: «Мамулечка, простите, а я-то думала, что надо было так». — «Да ты что, Галочка моя родная, да ты солнце моё, золото. Между нами, женщинами: мы, женщины, бестолковые, может что-то друг другу сказать, но не нужно это в голову даже брать, смотри, как хорошо нам сейчас целоваться».

Когда папе^[8] было уже за семьдесят и мамуле тоже, бывало, идёт она со сковородкой, несёт картошку, а дедушка Владимир встречается с ней в коридорчике, останавливает её за плечики и говорит: «Наташенька, душенька моя!», поцелует: «Спасибо тебе, родная!» И так всегда.

Я убираю дом, захожу в комнату не стучась, а они сидят на диванчике и целуют друг дружку. — «Ой, простите, пожалуйста!» — «Нет-нет, заходи-заходи, а то что это такое: все по парочкам сидят, целуются, а нам, старичкам, почему бы не поцеловаться, нам тоже, глядя на вас, завидно». Это такой пример был… Мне всё это очень нравилось, было по сердцу, я впитывала это в себя.

Ценные минутки

Федюшу вообще невозможно было не любить, не ценить, не дорожить, потому что он, когда уже приходил домой, был твой уже полностью. Надо было видеть его глаза и улыбку. Как бы он не устал, никогда этого не покажет. Вот он приходит. Я: «Федюшечка!» — «Галюшечка!» Мы поцелуемся, я ему помогу раздеться, детки на него налетят, зацелуют. Он руки моет, идем папочку кормить. И вот эти минуты — очень ценны.

И Господь всегда извещал сердце, что мало будет этих минуточек дорогих.

И все вместе его кормили. «Да что ж вы, дети, дайте отцу покушать, дайте посидеть, дайте с мамой наговориться!» — «А мы папочку не видели!» Федюша заступится: «Мамулечка, ну, пусть они посидят у меня». И мы все его кормим. Сядешь рядышком и ручку с его коленочек не снимешь, и он твою ручку держит, и поцелует, обнимет и рассказывает, где он был...

Федюша — священник

Радостно было, что у меня муж такой настоящий. Что он хороший священник, что он каждого приголубит, каждого поцелует, что все ждут от него внимания.

Он, конечно, уставал, но по-другому не мог: «Галюш, в мире столько страждущих людей! Мы с тобой живём в такой любви, нам Господь столько всего дал, а у людей столько несчастий! И не обнять их, не поцеловать невозможно! Бабушки, с которыми сыновья и дочки плохо обращаются, ко мне приходят... Ну, как эту бабулечку не обнять и не поцеловать! Она такая маленькая, она эти подсвечники протирает, что-то делает целый день — как её не заметить?»

И он всех замечал. Что-то из карманчика достанет, даст ей, приятное слово скажет, а бабулечке, ее сердечку — это как мед!

«Отец Фёдор, — говорили они, — наше солнце, наша любовь».

Он подойдёт, обнимет их, поцелует, и они готовы за ним идти хоть куда, потому что чувствовали: это не рисованное, это искреннее. Старых людей не обманешь: они всё чувствуют, всё видят.

Бывало, когда не было выходных, я его просила: «Федюша, сделай выходной, хоть один денёчек!» Он брал тетрадку: «Галюша, посмотри, у меня уже на месяц расписаны дни и часы! Нужно идти и делать, пока есть возможность. Мы же не знаем, сколько эти времена продлятся. У моих папы и дедушки таких возможностей не было».

Но если выходил какой-то денёк или время до обеда, когда он был с нами, то конца не было счастью. И он мне всегда говорил: «Галюш, ну, что же ты меня так любишь, что же меня детки так любят?» Я говорила: «Федюш, ну, как же тебя не любить такого?» Детки его на самом деле и любили и любят...

Предчувствия

Вот, вы спрашиваете про тот день, 21 февраля 2000 года. Я просто попробую вспомнить его.

Накануне я была на всенощной, мама меня отпустила, Анечке уже было полтора месяца, я тогда почувствовала, что Федюша не так служил, как обычно. Такое чувство было, что служба монашеская.

Обычно у него служба торжественная, это чувствуется в воздухе — праздник: весь приход праздновал день Ангела своего настоятеля, потому что все очень его любили. А тут чувства были совершенно иные. Как будто монашеское пение, дух, что-то спокойное, уравновешенное, твёрдое. И когда мы уезжали домой после всенощной, я его спросила: «Федюш, а почему ты сегодня так служил?» — «А как я служил?» — «Я не знаю, но сегодня служба совершенно другая, не как в те годы». Он мне ничего не сказал.

Конечно, я уверена, что он что-то чувствовал, но не хотел меня волновать. Есть рассказик в книге про то, как одна девушка говорила ему, что он погибнет (ей было видение), и что он просил её никому об этом не говорить. Она уже умерла от болезни. Федюша очень рассудительно относился к таким видениям и снам, не принимал их близко.

Помню ещё случай. Уже после крещения Анечки, а мы ее крестили 25 января, то есть незадолго до того, как Федюше уйти, я кормила Анечку, и Федюша пришёл уже ложиться и говорит: «Галюша, прости меня, пожалуйста, что я тебе ничем не могу помочь, что я тебе ничем не помогаю». Я говорю: «Федюшечка, да что ты, дорогой, ложись, отдыхай, спи».

Он лёг, горит лампочка, лампадочка горит, я сижу, кормлю Анечку... И вот он лёг и сразу заснул: как голову положит, уже спит. И я голову поворачиваю, смотрю на него, и у меня вдруг ясная мысль: как бы мне его запомнить? Как он лежит, его волосики, руки, всего его. Вот эти мысли свои помню. И я на него смотрю, любуюсь и запоминаю. И другая мысль: так трудиться человек может лишь тогда, когда знает, что скоро отойдет ко Господу.

«У христиан должны быть страдания»

Мы с ним очень любили гулять. Наш овраг — это овраг счастья, овраг любви. Мы и сейчас по нему с детками прохаживаемся, словно папа рядом. Мы всегда старались вечерком пройтись, как бы Федюша не устал: «Галюшечка, давай погуляем». И мы шли на овраг, немного походим, расскажем друг другу все свои переживания и новости за день. Это были моменты тишины, которых дома нельзя было получить.

И он мне говорил: «Галюшечка, ты знаешь, мы с тобой такие счастливые: как мы любим друг друга, каких деток Господь нам дал, все они очень хорошие! Люди нас любят, мы людей любим. А ведь христиане не должны так жить. У христиан должны быть какие-то страдания, а мы с тобой живём просто как у Христа за пазухой, живём в полной любви, когда вокруг столько зла. Как же Господь нас так вот держит, я порой не понимаю и, ты знаешь, я чувствую, что придёт время, когда Господь будет испытывать нашу любовь, нашу веру». 

И он крестился и говорил: «Дай, Господи, чтобы мы смогли всё принять и за всё поблагодарить — какое бы испытание Господь нам ни послал!» И я с ним была согласна и принимала это в сердце своё.

Звонок 21 февраля...

И вот, рано утром (кто-то в школу пошел, кто-то дома из детей остался, Лиза в училище уехала — она уже на художника училась) звонок. Я на кухне, маленьких кормлю. Звонит телефон. И отец Николай Соколов мне говорит:

— Галюшечка, крепись, нет больше нашего Феденьки.

Я говорю: «Как?»

— Они с Юрием Владимировичем разбились на машине насмерть.

И всё.

Я кладу трубку (я очень хорошо это помню), выпрямляюсь, а в голове мысли: «Как, его что — не будет? То есть его что — не будет со мной рядом? Как не будет?»

И детки сразу: «Мама, что случилось? Что такое, мама? Что случилось?!»

Я молча иду по коридору, захожу в нашу комнату и понимаю, что что-то уходит, и я не могу это остановить (а что остановить, я и не знала).

Я заплакала.

Детки рядом: «Мама, что?» Я понимаю, что мне нужно что-то детям сказать, и надо же правду говорить, а как они ее воспримут, я не знаю... Я села на кровать, заплакала.

— Мамочка, что случилось? Мамочка, что такое?!

— Деточки, у нас папа разбился, его больше не будет с нами, он умер.

Они стали рыдать, и вдруг я поняла, что мне нельзя плакать.

Когда я услышала их рыдания, я вдруг вспомнила все слова, которые были триста раз сказаны. Я взяла свечу, зажгла её перед иконой. Лампадки у нас всегда горели.

Я свечу поставила и говорю: «Деточки, нам нужно Господа поблагодарить и помолиться за папочку». Я встала на колени и сказала, чтобы дети услышали: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Господи, благодарим Тебя за всё!» Потом я детишек успокоила и поняла, что мне нельзя плакать и поддаваться внутренним своим чувствам ради них, потому что они маленькие, хрупкие, смотрят на меня...

Тут уже пошли звонки. Все звонят и меня спрашивают — а говорить невозможно. Быстро приехали отец Николай, мама, владыка Сергий прилетел — все приехали, и мы сразу отслужили панихиду. Из храма мне звонят, народ звонит, взрослые дети уже все приехали.

И я тогда поняла, что мне, чтобы детей сохранить, нужно держать себя в руках. Я не должна поддаваться эмоциям. Если я сейчас буду рыдать, то и дети будут рыдать, а для меня было очень важно, чтобы дети на Господа не обиделись, особенно старшие — подростковый возраст.

У меня сразу много мыслей было... Родные приехали, отслужили и разъехались по домам, а я осталась одна, и, естественно, мысли приходят: это же невозможно у тебя отнять, это же часть тебя, это часть детей, это...

Ну, как вот: он был и его нет, и его уже не будет... А, главное, что народ звонит и начинает меня утешать, сами все рыдают-плачут, и ты уже понимаешь, что это ты должен их успокаивать. Народ пошёл в дом, я всех успокаиваю...

Господь — рядом

Говорят, что когда большие испытания, Господь всегда рядом с тобой — и это истинные слова. Я на себе это узнала.

Когда я становилась молиться в комнатке, я настолько чувствовала Господа... Вот — Господь, и вот — ты, и Он тебя слушает: проси у Него сейчас, что хочешь.

И мне становилось легко на сердце, на душе. Мне становилось спокойно.

В течение сорока дней мне было так спокойно. Боль — она была, но был и какой-то мир, который я не могу передать.

А вот после сорокового дня этого не стало. И настало ощущение, что ты осталась одна со всеми своими проблемами, — а Федюши нет, и я прошу у Господа, а Господь не так близко, как до этого момента. И я стала понимать, что я должна выложиться, вложить в детей всю себя, что по-другому невозможно — только так.

Без веры, без Господа очень тяжело принять такую скорбь, когда человек только что был здоров, только что улыбался, смеялся, тебя целовал, обнимал — и вот, его нет больше рядом.

Я даже не знаю, как неверующие люди переносят смерть своих близких и родных. Я-то знаю, что Федюша — живой, и когда детки меня спрашивали, я так им и говорила.

Нам строится дом

Я деткам говорила, что папочка жив, что он видит нас, и что он нам теперь домик строит, что это большой дом, красивый, и нам нужно только постараться с деточками пожить самим так, чтобы с ним встретиться, и тогда у нас будет жизнь вечная, радостная, без конца. И что встреча будет, и что это будет такое счастье, какого не было, даже когда папа жил с нами.

Детям нужно всё обрисовать, чтобы они увидели. Не просто сказать, что папа жив, что есть вечная жизнь, — детям этого мало. Им нужно нарисовать образ Рая, Царствия Небесного, Господа, Матери Божией.

Я им говорила: «Деточки, мы же любим папу? Любим! Как хорошо папе, что он увидел самого Господа! Он увидел Матерь Божию, своего святого, он увидел своего папу, дедушку! Все они сейчас перед Господом за нас молятся! Какие они там счастливые! Давайте порадуемся за папу».

Знаете, это поднимало дух! И я начинала радоваться, что папе хорошо, и дети успокаивались. Когда ты им расскажешь про страдания Господа, про то, что у каждого своя жизнь, что Господь нас так любит, что папочку взял к Себе, потому что на земле человек не может так молиться, как на небе, и теперь папа будет молиться так, что у нас все будет хорошо... Он нас вымолит. Вот таким образом я их укрепляла.

Судьбы деток

Девочки наши быстро вышли замуж. Из девочек Анечка осталась, ей пятнадцать лет, из мальчиков — Серафим и Володя.

Вышло так, что в папино последнее лето — а на Гребневскую икону Божией Матери всегда съезжаются священники — приехал старенький батюшка, отец Дмитрий. А у него было чадо духовное, Мишенька. И батюшка ему всегда говорил, даже когда тот молоденький был ещё: «У меня для тебя есть невеста, ты не волнуйся, можешь быть совершенно спокоен, у тебя она есть». А тот уже в семинарии учится. «Батюшка, нужно невесту искать!» — «Дай ей подрасти ещё немного, дай ей подрасти!». Когда он так говорил, Лизе вообще было 12 лет. А мы и духом не слышали и не знали, но батюшка молитвенник был, старец. Мы уже потом только про это узнали, что он Мишеньке всегда говорил: «Ты не волнуйся, у тебя уже есть невеста, всё хорошо».

И вот, этот батюшка, старчик, приезжает с Мишенькой в храм в последнее лето специально, чтобы он увидел нашу Лизочку. Мы сидели за столом, и Мишеньке понравилась Лизочка, хотя батюшка не говорил, где Лизочка, где Олечка, где другие девушки. А Лизочке понравился очень Мишенька. С первого взгляда. Ей было шестнадцать лет.

И вот в сентябре, когда в Москву вернулись, Мишенька позвонил нам домой... Я говорю: «Федюша! Молодой человек к Лизочке хочет приехать, не рано ли? Ей только 16 лет!» — «Да я не знаю! Ну, пусть приезжает!» Этот Мишенька приехал ещё раз. Смотрим: они оба сияют. И Федюша вечером говорит: «Это хороший молодой человек, но ты знаешь, я даже поревновал». Я говорю: «Как?» — «Возревновал по-настоящему! Мы эту розочку растили-растили, эта розочка ещё, можно сказать, и не раскрылась, а он её уже сорвал себе. Мы ещё не успели налюбоваться этой розочкой, ещё не понюхали её, не насладились, а он её сорвал для себя! Ну, ничего, — говорит, — хороший молодой человек. Пусть встречаются, пусть дружат».