Владыка Иоанн – святитель Русского зарубежья.
Исход на Филиппины и в Америку

Из книги «Владыка Иоанн – святитель Русского зарубежья», вышедшей в издательстве Сретенского монастыря в 2008 г.

***

Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец.
Ин 10, 11

В.А.Рейер вспоминает: архиепископ Иоанн «вы ехал на Филиппины в ответ на настойчивые просьбы своих пасомых, большинство которых, спасаясь от коммунистов, перебралось туда и находилось в отчаянном положении. Во время этого путешествия, находясь в непосредственной близости к владыке, мы убедились в (достоверности) всего того, что так часто нам передавалось свидетелями его подвижнической жизни, которая — прости, дорогой владыка, — казалась нам иногда преувеличенной. По настоянию владыки не только ежедневно совершались литургии в свободном помещении, любезно предоставленном администрацией парохода для этой цели, но и беспрестанно им посещались все жаждавшие его молитв и утешений»[1]. На самом деле, как мы уже говорили выше, это путешествие для большинства было бегством в неизвестность; никто не знал, чем все это кончится и каковы будут условия жизни там, куда они едут. Людям было известно, что придется провести несколько месяцев в лагерях для беженцев в ожидании визы в какую-нибудь свободную страну. В этой бедственной ситуации святой, как всегда, направлял верующих к «единому на потребу» и совершал Божественную литургию.

В.А.Рейер описывает приезд святителя в Манилу: «Город еще был в полуразрушенном состоянии, и квартирный вопрос стоял остро. После некоторых усилий нам удалось получить комнаты для владыки в “Манила-отель”. Высаживающимся пассажирам с парохода было предложено выгрузиться до пяти часов вечера, после чего закрывалась таможня и было запрещено вывозить багаж. я известил об этом владыку еще утром, и мы сговорились, что я приеду за ним и за его обширным багажом с церковной утварью на пароходе в три часа дня. С этим пароходом многие русские семьи уезжали в США, и все просили владыку помолиться с ними в последний раз. Время приходит к пяти часам, а владыка все еще был занят, напутствуя и благословляя своих пасомых... Пришлось ждать еще продолжительное время, прежде чем мы покинули пароход. Было уже около шести часов вечера, и я был уверен, что на этот раз нас ожидают неприятности, что нас не пропустят и вернут обратно на пароход. Мы подъезжаем к контрольному пункту для осмотра багажа, и, к моему удивлению, таможенный чиновник, не осматривая вещей, предлагает нам проследовать дальше»[2].

Прибытие архиепископа Иоанна на Филиппины, на остров Тубабао, было большим событием. «Великим праздником явился приезд из Шанхая владыки Иоанна, у которого чуть не со всеми была личная пастырская связь»[3], — вспоминает отец Кирилл Зайцев.

Жизнь на этом острове была очень суровой. По прибытии беженцы были высажены на берег и должны были сами разбивать лагерь, выкорчевывая пышную растительность. Вот воспоминания одного из участников переселения: «Беженцы из Шанхая, числом около 5 тыс. человек, расположились в лагерях на Филиппинских островах... Вначале положение в лагерях было очень тяжелое во всех отношениях... На месте диких джунглей — высокой густой растительности — вырос город из палаток, имеющий госпиталь, свою полицию, свой суд... С одной стороны, требуют, чтобы все скорее записывались и уезжали в другие страны, с другой — приезжающие комиссии берут лишь здоровых и годных для работы. отрезанность от остального мира — выходить из лагеря нельзя, писать (можно) только по-английски и сдавать письма открытыми, постоянные нелепые угрозы создают у людей состояние беспомощности, близкое к отчаянию»[4]. Еще один беженец описывает нужду, царившую на Самаре: «Сказывалось переутомление у тех, кто самоотверженно работал над устройством лагеря: иные среди них надорвали свое здоровье в непосильном труде. Тяжким было длительное пребывание в палатках... Пребывание месяцами между чемоданами, которые нужно было раскрывать для того, чтобы найти любую нужную вещь, и койкой, безо всякой другой мебели, вызывало утомление и напряжение нервов (...)

Те же вопросы возраста и здоровья, в частности туберкулеза, встали и на Самаре (...)

Поначалу казалось, что переселение на Самар не затруднит, а, напротив, облегчит использование обычного порядка выезда по визам. Оказалось наоборот. Изолированность лагеря и отсутствие связи с консулами вызвали временный паралич аппарата — и прикрепленными к лагерю увидели себя те, кто в нормальных условиях имел все основания надеяться на скорый отъезд в те или иные страны... Не только не открылись для русских двери каких-то новых стран, но оказались закрытыми уже настежь было открытые для очень большой группы русских двери такой страны, как аргентина. Мешок — из которого не видно выхода»[5]. К этому присовокуплялась враждебность со стороны руководителя лагеря, присланного от ИРО — организации, абсолютно чуждой всему русскому.

При таком положении отчаявшимся людям требовалось в первую очередь духовное подкрепление. Поэтому стараниями архиепископа достаточно быстро церковная жизнь буквально забила ключом. Были учреждены три храма и один женский монастырь. Возле монастыря находился «собор» — военный барак, где, совсем как в Шанхае, ежедневно совершались богослужения[6]. Все было совершенно примитивным — даже колокола были сделаны из металлических бочек!

На Самаре владыка Иоанн находился в гуще событий, заботясь о приютских детях, о стариках и больных. Г.Ларин пишет: «я был руководителем церковного округа, где был расположен храм владыки и где он жил со священниками и монахами. Я иногда сопровождал его в больницу в город Гюан, где лежали тяжелобольные русские; владыка навещал их, давал им карманные Евангелия и маленькие иконки. Как-то, войдя в русское больничное отделение, мы услышали страшные крики, доходившие издалека. На вопрос владыки о причине этих криков русская сестра сказала, что это безнадежная больная, которую, как беспокоящую своим криком больных, поместили в прилегающий к этому зданию бывший американский военный госпиталь. Владыка немедленно решил идти к больной, но русская сестра не советовала ему это делать, так как от больной исходит зловоние. “Это не имеет значения”, — сказал владыка и быстрыми шагами направился в другое здание. Я последовал за ним. Действительно, от больной женщины исходил неприятный запах. Подойдя к ней, владыка положил ей на голову крест и стал молиться. Я вышел. Владыка молился долго, затем исповедал больную и причастил. Когда мы уходили, она уже больше не кричала, но только тихо стонала. Через какое-то время мы снова поехали в госпиталь и едва успели въехать на нашем джипе во двор, как из госпиталя выбежала женщина и бросилась к ногам владыки. Это была та “безнадежная” больная, за которую он молился»[7]. По молитвам святого владыки совершалось множество исцелений; он, как мог, помогал своей пастве.

Чтобы облегчить положение своих чад, владыка добился аудиенции у филиппинского министра внутренних дел. Вот что пишет об этом В.А.Рейер: «аудиенция нам была назначена через день, в 9 часов утра. В ответ на просьбу моей жены владыка разрешил привести в порядок его рясу для этого приема. В назначенный день в 8 часов утра я подошел с молитвой к двери его комнаты. ответа не последовало, и так продолжалось несколько раз. Прождав еще некоторое время, я решил открыть дверь. Войдя, я увидел владыку, уснувшего на коленях. Владыка быстро поднялся и обещал сразу выйти. Через несколько минут он показался в дверях, но волосы на его голове были в беспорядке. Я почему-то решил, что в таком виде явиться к министру будет нельзя, и предложил владыке поправить волосы. Владыка отстранился и сказал: “Не надо, поедем”. Я был уверен, что нас не примут. Во-первых, мы опаздывали почти на час, а во-вторых, в таком виде едва ли допустят к министру. К моему удивлению, нас приняли сразу. Сам министр был очень любезен и внимателен и обещал сделать все, что будет в его силах, — чтобы владыка не беспокоился, он постарался удовлетворить все его просьбы. Возвращаясь в отель, я рассуждал с самим собою, и мне стало очевидным, что человеческими мерками ни определить, ни оценить владыку нельзя. Что казалось для нас неопределенным, не являлось препятствием на его путях. Господь сопутствовал владыке в его делах, и существующие для нас преграды переставали существовать на его путях. В этом я был вынужден убедиться как в американском консульстве в Шанхае, так и на пристани в Маниле, и в министерстве филиппинского правительства»[8].

Наладив церковную жизнь в лагерях для беженцев, 12 июля 1949 года архипастырь отплыл в Сан-Франциско, чтобы подготовить почву для организации переезда верующих в США. отец Кирилл Зайцев писал тогда: «Тысячи и тысячи ждут еще решения своей судьбы на Самаре. Владыка Иоанн едет прежде всего, силою вещей, как посол своей паствы, осиротевшей с его отъездом и утешение находящей лишь в мысли о том, что нужен был этот отъезд прежде всего для них самих, для помощи им — туда, куда устремлены их взоры, откуда ждут они спасительного зова»[9].

Накануне отъезда владыка испытал большую скорбь. Беженцы, как некогда израильский народ, который предпочел подчинение фараону жизни по заповедям в земле обетованной, оказались более склонны к мирским удовольствиям, нежели к хождению за тем, кто, подобно Моисею, вел их в благословенную землю жизни во Христе. Накануне Недели Всех святых, в земле Российской просиявших, они организовали концерт и спектакль. архиепископ попросил у тогдашнего президента ассоциации русских эмигрантов предписать беженцам не участвовать в этих светских развлечениях накануне такого важного праздника и прийти в храм на всенощную. Увы, ему в этом отказали. Тогда владыка отправился на площадь, где должен был проходить концерт, и обратился с той же просьбой к руководителю оркестра, но так же безуспешно. На следующее утро владыка произнес проповедь, в которой бичевал тех, кто были русскими только на бумаге, в действительности таковыми не являясь, тех, кто забыл своих святых, находясь в таком сложном положении. «Затем владыка объявил, что эти люди не будут допущены ко святому причащению впредь до покаяния. Очень многие образумились трогательными обличениями своего святителя и покаялись. Владыка сам читал над ними разрешительную молитву»[10], — вспоминает один из очевидцев.

По пути в Aмерику святитель остановился в Японии, сначала в Иокогаме, где его принял архиепископ Beниамин (Васалыга, † 1963), а потом в Токио, где помолился в православном кафедральном coборе[11]. Таким образом, своим «духовным оком» святитель «озирал всю Вселенскую Церковь Христову»[12].

12 августа 1949 года архиепископ прибыл в Сан-Франциско, где его торжественно встретили в порту архиепископ Тихон и местное духовенство, а также множество его духовных чад из Шанхая, которым удалось эмигрировать ранее. Затем владыка уехал в Нью-Йорк на праздник Успения, а потом отправился в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвиле в штате Нью-Йорк, где пребывал несколько дней, готовясь к тому, что ему предстояло совершить в Вашингтоне, — а именно убедить Сенат СШа принять беженцев из Тубабао. Как всегда, владыка готовился к этому молитвенно. отец Кирилл Зайцев, принявший монашество с именем Константин, и профессор Н.Н.Александров помогали иерарху переводить на английский необходимые документы.

5 сентября владыка в сопровождении профессора Александрова отбыл в Вашингтон, чтобы добиться помощи для своей паствы, как было сказано в газете «Православная Русь», «все надежды возложившей на его молитвы и хлопоты». Начиная с 6 сентября он стал ходить по сенаторам и по правительственным инстанциям, а также встречаться с журналистами. Затем он нанес визит директору ИРО, от которого получил заверения относительно постройки на Филиппинских островах горного санатория для больных туберкулезом — этой болезнью, как было сказано выше, особенно часто болели беженцы. Архиепископ и профессор Александров были приглашены на заседание сенаторской комиссии, чтобы изложить суть дела; эта встреча состоялась 16 сентября, и доклад произвел на парламентариев хорошее впечатление[13]. С той же целью владыка отправился в Нью-Йорк. Во время Епархиального съезда Восточно-американской епархии владыка Иоанн направил президентам Соединенных Штатов, аргентины, Бразилии, Венесуэлы и премьер-министрам Канады и австралии, а также генералу Макартуру, ИРО и американским сенаторам следующее послание: «Епархиальный съезд американской и Канадской архиепископии Русской Православной Церкви Заграницей... постановил обратиться к Вам с ходатайством об облегчении судьбы эвакуированных из Китая русских (...) Насельники лагеря находятся в полной неизвестности о своем будущем, в постоянной тревоге, страдая, кроме того, от местных климатических условий и стихийных бедствий. Около 80% переболело недавно, от перенесенных тропических болезней силы их истощаются. Внезапный тайфун может уничтожить все постройки лагеря и причинить неисчислимые бедствия его обитателям.

Если они погибнут жертвою небрежности ИРО и равнодушия мира, ответственность должна пасть на виновников этого события, которое заслуживает наименования преступления против Бога и людей. Возможно ли действительно, чтобы в христианском мире не нашлось дверей, которые открылись бы перед горсточкой людей — тремя тысячами честных, лояльных тружеников, безупречных во всех отношениях, и их семей, — единственной ошибкою которых было поверить словам и первоначальным делам своих спасителей? (…)

Мы, представители Русской Церкви за границей, послушные велениям своей совести, возвышаем свой голос и заявляем во всеуслышание, что приходит последний момент для помощи соотечественникам на острове Самаре. Просрочка каждого дня может оказаться роковой. Мы умоляем во имя Бога, еще древле рекшаго устами пророка Моисея: Возлюбите пришельца (Втор 10, 19), просим обратить самое серьезное внимание на судьбу несчастных “cамарцев” и возможно скорее принять меры к переселению их туда, где они смогут не только найти приют, но и в значительной степени стать снова людьми, полезными обществу и своим семьям, и послужить стране, их приютившей»[14] В силу всех формальностей эвакуация происходила достаточно медленно и завершилась лишь в 1952 году.. Владыка Иоанн и профессор Александров временно устроились в Вашингтоне, чтобы иметь возможность лично повлиять на сенаторов в вопросе о беженцах. архиепископ имел возможность часто встречаться с сенатором Нолэндом, который, пообщавшись с владыкой, принял решение отправиться на Филиппины и помочь русским эмигрантам. Иерарх получил первый проект закона, по которому беженцам позволялось переехать в Соединенные Штаты, но в нем упоминались только три тысячи двести беженцев, находящихся на Самаре, в то время как тысячи беженцев из Шанхая, Тяньцзиня, Гонконга и Формозы были обойдены молчанием. Тогда владыка потребовал внесения поправки. Официальная хроника сообщала: «Владыке Иоанну и проф. Н.Н.александрову пришлось употребить огромную энергию и потратить немало времени, чтобы принять должные меры к защите интересов выходцев из Китая и, в частности, “самарцев”. Равным образом, проведена большая работа по личному осведомлению сенаторов о высококачественности китайских беженцев»[15]. Наконец, после пятнадцати часов непрерывной дискуссии, переработанный законопроект прошел в американском Сенате через голосование. Оно состоялось в Великую Среду 1950 года. На следующий день закон был принят. Так благодаря настойчивости святого закон был ратифицирован и ворота Америки распахнулись для большей части русских с Дальнего Востока. Около двух тысяч человек не знали никого, кто мог бы за них поручиться. В русскоязычной прессе Америки был опубликован призыв владыки: «Русские люди, имеющие американское подданство! Отзовитесь на беду ваших соотечественников, еще недавно живших своим мирным трудом в Китае, а ныне принужденных искать убежища в других странах. Новый закон открывает им двери США, но нужны поручительства для их въезда. He будьте глухи к их горю: дайте их! Обещаю, что их получат достойные люди. Проявите милость к ближним, да Господь будет милостив к вам!»[16]

Перед отъездом с Самара в 1949 году святой обходил все палатки, благословляя их, — ведь беженцы находились под постоянной угрозой ужасных тайфунов, которые опустошали остров, всегда проходя через него. В течение двадцати семи месяцев, которые русские провели на Самаре, тайфуны случались не раз, но всегда обходили лагерь стороной[17] Тайфун не принес жертв на Тубабао, тогда как на втором филиппинском острове, Себу, погибло шестьсот жителей и было разрушено все до основания. На Филиппинах все были убеждены, что беженцы на Тубабао были хранимы благословением и молитвами архиепископа Иоанна. 3 мая 1951 года на остров снова обрушился тайфун, почти полностью разрушивший лагерь; один из беженцев пишет: «К утру стало стихать. Когда взошло солнце, лагерь представлял страшную картину полного разгрома и разрушения.... 11 ноября 1950 года тайфун вновь пронесся над островом, но, приближаясь к поселению, разделился на два потока. Очевидец пишет: «Грозные признаки тайфуна появились с 4 часов дня. По всем районам лагеря было объявлено сиренами, звонками, что над нами нависла жестокая опасность: женщины, дети и старики должны немедленно переселиться из палаток в бараки, все работоспособные и желающие могут не покидать своих палаток, укрепив их “к сопротивлению”, причем должны быть готовыми к оказанию взаимопомощи на основании преподанных инструкций... Скоро тент Свято-Серафимовского храма не выдержал и разорвался надвое... В спешном порядке пришлось убирать из храма образа, церковную утварь и сносить все в барак-склад... Шли грузовики с багажом и вещами... С грохотом небес сливались стоны и рыдания детей и женщин, в страхе и панике мечущихся в бестолковой сутолоке...»

Все потеряли все, что имели. Чудом можно объяснить, что никто не пострадал». Когда большая часть беженцев была эвакуирована, 9 декабря 1951 года пронесся еще один тайфун. Деревни острова были опустошены и город Гуиван тоже. Жертвы со стороны местного населения не поддавались исчислению. Лагерь был полностью разрушен, но погибли только двое русских. В послании к той части паствы, что еще находилась на Филиппинах, владыка Иоанн писал после катастрофы: «Возлюбленной пастве на Филиппинах Ныне, когда ангели воспевают Рождшемуся Младенцу “Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение”, когда звезда Вифлеемская ярко светит, указуя волхвам путь к сошедшему с небес Сыну Божию, охватывая мысленным взором всю паству, особенно к вам обращаю его, пребывающие еще на Филиппинах возлюбленные духовные чада.

Постигшее вас бедствие и страшные часы, пережитые вами во время грозного господства стихии, наполнило ужасом и скорбью нашу душу, как и многих с вами прежде бывших на памятном для всех их острове.

Мы внутренне ощущаем ваши страдания во время стихийного бедствия, в значительно меньших размерах пережитого прежде и другими, ныне находящимися в других странах. Почему природа, в продолжение почти трех лет щадившая нашедших себе убежище на Тубабао, ныне так безжалостно разразилась на небольшой остаток, когда близко окончательное расселение? Нам вспоминаются слова Спасителя: Думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих во Иерусалиме? Нет, говорю вам, но если не покаетесь, все та к же погибнете (Лк 13, 4–5).

Совершившееся ныне есть напоминание всем прежде бывшим там о том, что могло их постигнуть и чего они избежали. оно есть предостережение всем спасшимся, где бы они ныне ни находились, и пострадавшие ныне являются жертвою за всех. Сознательно или подсознательно, то ощутили многие и с особой болью восприняли весть о случившемся.

Мы всем сердцем и душою с вами, испытавшими ярость природы. В сии дни святочные особенно скорбим, что вы лишены даже утешения прославить Христа в храме, снесенном вихрем, лишившим вас и всех нас того священного прибежища, места молитвы, установленного еще первыми прибывшими на остров.

Верим, однако, что и ваши испытания тем кончатся и свет Вифлеемской звезды озарит ваши дальнейшие пути. Стремитесь направлять вашу жизнь всегда по стезям правым, и лучи восшедшего ныне Солнца Правды осушат павшие на вас дождевые потоки и все ваши печали, разгонят тучи скорбей, и для вас воссияет свет Благоволения, мира и благоденствия. В Вифлееме Родивыйся и во Иордане Крестивыйся Христос да вас укрепит, направит и благословит.

Духом с вами пребывающий

+ Архиепископ Иоанн. Рождество Христово 1951».

Однако, совсем как в Шанхае, испытания не исчерпывались стихийными бедствиями. Предстояло еще столкнуться с враждебностью ИРО. Стараниями владыки в Тубабао была открыта русская школа, продолжавшая программу русского лицея в Шанхае. Учреждение было открыто вопреки отказу властей; весь риск владыка взял на себя. Это, как писали тогда в газетах, стало толчком к тому, чтобы ИРО начала выступать против приюта Cвятителя Тихона. Атака приняла такие формы, что архиепископ Иоанн счел необходимым обратиться с телеграммой, в которой напоминал, что приют и лицей принадлежат Церкви и что попытки разрушения их будут рассматриваемы как борьба с Церковью и преследование религии. 15 июня 1950 года заместитель архиепископа, иеромонах Модест, получил от ИРО циркуляр, в котором содержалось требование закрыть школу и приют до 25 июля; обучение детей ИРО брала на себя, а духовное образование якобы должно было осуществляться только «в обычном порядке», то есть вне школьной программы. Все дети младше семнадцати лет должны были покинуть школу и обучаться в школе, относящейся к ИРО. Владыка ответил на это телеграммой, в которой просил ИРО не закрывать школу, так как дети должны были вскоре отбыть в США. Затем он отправил телеграмму на Самар, подчеркнув в ней незаконный характер решения ИРО, которое, как он предупредил, не следовало выполнять…

Господь, как и в Шанхае, утешал в скорбях вверенное владыке стадо. В Тубабао обновилась икона Божией Матери «Утоли моя печали». Владыка же, чтобы утешить своих чад, ожидающих отъезда в Соединенные Штаты, посылал им духовную литературу, отпечатанную русским монастырем в Джорданвиле, который осуществлял широкую издательскую деятельность.

15 октября 1952 года из-за последнего тайфуна пострадали несколько десятков беженцев (по большей части еще и больных), остававшихся на острове. лагерь был вновь разрушен. При содействии владыки они получили визы во Францию. Там он их и встретил. Вот что писала «Православная Русь»: «Утром 23 декабря норвежский корабль, имевший на своем борту 70 русских беженцев в сопровождении трех врачей и девяти сиделок, прибыл в Марсель. Для встречи своей паствы выехал в Марсель к этому времени архиепископ Иоанн. Часть прибывших направлена в санаторий в Сент-Фуа-д’аржантьер. Женщины будут помещены в санаторий в Монпелье»[18]. Святой вывез с Филиппинских островов всю свою паству.

Как мы увидим далее, по прибытии в Западную Европу он непрестанно будет хлопотать о тех, кто остался в Шанхае и в Харбине. Фостер Даллес, Эйзенхауэр и другие политики Запада не раз будут получать от него письма.

Безусловно, своим спасением беженцы обязаны ходатайствам владыки перед сильными мира сего, но в еще большей степени — его молитвам перед Небесным Престолом. Вознося молитвы о своих овцах, оставшихся на Дальнем Востоке, он заложил основы будущего русского прихода в Вашингтоне. В тот месяц, который он провел в американской столице, он ежедневно совершал Божественную литургию и другие службы на частной квартире, а затем — в часовне собора Епископальной церкви. число молящихся всякий раз возрастало, и было решено основать приход во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи[19], так как в этот день владыка впервые совершил в Вашингтоне литургию. чтобы собранная им паства не рассеялась с его отъездом, владыка не уезжал из Вашингтона, пока на приход не был назначен постоянный священник.

Во время пребывания в Соединенных Штатах владыка жил по привычке в нищете; об этом вспоминает епископ Николай (Велимирович), уехавший в США после Второй мировой войны: «В течение двух лет жизни в Нью-Йорке, — пишет о владыке Иоанне епископ Николай, — он получал менее 40 долларов в месяц. Это было все его содержание. Люди, правда, из уважения к нему приносили ему дары в виде еды и одежды, что он тотчас же раздавал другим. Одной зимой я совершал с ним службу в русской церкви на Бронксе. Затем он проводил меня на улицу. (Владыка) имел на себе легкую рясу из тонкого китайского шелка.

— Хорошая у тебя ряса, брат Иоанн, и хорошо на тебе сидит, — сказал я ему между прочим.

Как только я это произнес, он начал снимать рясу, чтобы ее отдать. Я удивился и убежал. Эта ряса — дар ему от кого-то и воспоминание о Шанхае. Таков он — и только он»[20].

В Сан-Франциско владыка начал готовиться к приему беженцев, которые в большинстве своем устроились жить именно в этом городе. Архиепископ Иоанн приступил к покупке дома для приюта Святителя Тихона Задонского. После долгих поисков он нашел здание, в котором разместили домовый храм. Как вспоминает один из свидетелей, архиепископ сразу же получил первое пожертвование в пять тысяч долларов, так как «люди всегда откликались на его призыв»[21]. Благодаря владыке Иоанну приют был зарегистрирован как учебное заведение.

24 сентября 1950 года владыка отслужил в Сан-Франциско литургию; по воспоминаниям верующих, храм там был «переполнен, как на Пасху»[22]. архиепископ Тихон, уже выздоравливая, попросил владыку остаться в Сан-Франциско до престольного праздника, который бывает в ноябре, и он согласился.

Когда вся работа по подготовке переезда паствы в СШа была завершена, Синод Русской Зарубежной Церкви назначил владыку Иоанна архиепископом Западно-Европейской епархии, сохранив за ним и управление теми приходами, что остались от Шанхайской епархии (имелся в виду Гонконг, Сайгон, Сингапур и Формоза), а также теми верующими, которые не смогли уехать из Китая.

Один из верующих из Сан-Франциско вспоминает: «я не думаю, что владыке было легко оставлять свою паству, но таково было распоряжение Синода, и владыка, как монах, никогда подобных распоряжений не только не нарушал, но и не протестовал против них. Мы, конечно, протестовали, я тогда собирал среди русских подписи к владыке митрополиту Анастасию с просьбой оставить владыку с нами». Но владыка Анастасий ответил так: «Весьма важные церковные обстоятельства неотложно требуют назначения Преосвященного архиепископа Иоанна в Европу, где с нашим отъездом в Соединенные Штаты требуется особая архиерейская бдительность»[23].

Итак, для владыки пробил час отъезда. 12 июня 1951 года в Русском центре в Сан-Франциско верующие организовали прием в его честь. Его духовные чада упоминали в своих речах обо всем, что ему удалось сделать за такое краткое время. Один из очевидцев вспоминает: «Речи шанхайцев и тубабаоцев прерывались нередко с трудом сдерживаемыми слезами. В пространном слове своем прощальном владыка звал всех к исполнению церковно-национального долга русского человека, как в отношении к самим себе, так и к детям своим... Говорил владыка и о задачах конкретных ближайшего времени: он просил помощи приюту, его детищу, а сам обещал все усилия обратить и в Европе на продвижение вопросов о скорейшей эвакуации русского Шанхая и Китая. Получив благословение владыки, грустно расходилась осиротевшая паства владыки, так привыкшая к его заботам, к его духовному руководству. Напутственный молебен при большом стечении народа был отслужен архиепископом Тихоном в Радосте-Скорбященском соборе. Но в самый день предполагаемого отлета владыки в Венесуэлу, куда он перед отбытием в Европу к месту своего служения должен был отправиться для свидания с родными, выяснилось, что забастовка временно приостановила движение, и владыка неожиданно для себя и на радость своей пастве пробыл в Сан-Франциско лишнюю неделю...

В день отъезда в приютский храм к вечерне собрались снова многочисленные друзья владыки. Служил он один и после вечерни сам же отслужил молебен. Все плакали. Напряжение достигло предела, когда владыка, испрашивая у всех прощения, встал на колени... На двух автобусах и многих легковых машинах провожающие направляются на аэродром, откуда вылетел владыка 26 июня. Так происходило последнее прощание владыки с приютом и паствой. “Сцены прощания, — пишет в газете «Русская жизнь» В.Н.Коростелева, — были настолько трогательными, что описать их невозможно”. Преподав последнее благословение, владыка отправился на посадку, прошел в самолет, а провожающие запели: “Ис полла эти деспота”»[24].

В июне 1951 года владыка Иоанн, по просьбе митрополита Анастасия, нанес краткий визит в Венесуэлу. Он служил в Каракасе и в Маракае и присутствовал в качестве председателя на собрании духовенства. архиепископ Иоанн покинул Венесуэлу, «оставив у посещенных им приходов чувство радости и большей бодрости в их церковноприходской работе»[25].

По дороге в Европу владыка Иоанн остановился в Нью-Йорке, чтобы доложить архиерейскому Синоду о поездке в Венесуэлу. На этом заседании архиерейский Синод пожаловал архиепископу Иоанну награду — бриллиантовый крест на клобуке[26]. Владыка хотел вылететь в Париж 16 июля, чтобы почтить память царственных мучеников в Париже, но обстоятельства задержали его на несколько дней в Соединенных Штатах, и он решил отправиться в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвиле. Там монахи подарили ему точный список «Знамения», Курско-Коренной иконы Божией Матери, содержащий фрагмент оригинала. Этот список был написан монастырским иконописцем игуменом (впоследствии архимандритом) Киприаном, а фрагмент о. Киприан достал, когда реставрировал оригинал иконы в Женеве в 1945 году[27]. Этот список Курской иконы «Знамение» будет сопровождать архиепископа Иоанна во всех его пастырских поездках по Западной Европе; он будет источником духовной радости для всех верующих в его новой епархии.

---

 

Владыка Иоанн – святитель Русского зарубежья.
Эвакуация из Шанхая

Из книги «Владыка Иоанн – святитель Русского зарубежья», вышедшей в издательстве Сретенского монастыря в 2008 г.

***

В мире будете иметь скорбь;
но мужайтесь: Я победил мир.
Ин 16, 33

С паствой на Филиппинах

Падение Мукдена осенью 1947 года знаменует начало краха правительства чан Кай Ши в Китае. Началась эвакуация из северных и центральных районов. Четыре тысячи беженцев уже переправились на остров Самар в Филиппинском архипелаге. Еще две тысячи православных эмигрантов из России, Греции и других государств по-прежнему оставались в Шанхае. Архиепископ Иоанн пишет: «Несмотря на отъезд огромной массы прихожан, в том числе почти всех самых деятельных, здесь остается еще значительная часть, и по праздникам собор имеет молящихся больше прежнего. Уезжающие стараются перед отъездом исповедаться и причаститься»[1].

В 1949 году наступление противников Гоминдана набирало силу, войска Китайской «народной армии» приближались к Шанхаю, и паства владыки Иоанна стала собираться на Филиппины. 17 марта 1949 года святой Иоанн обратился с посланием к верующим города Урумчи и провинции Синцзянь. В нем он описал сложившееся положение и с редкостной пастырской заботливостью попытался утешить вверенное ему стадо.

«Попущением Божиим за грехи наши начались новые бедствия, которые отразились и на делах церковных. Ввиду сложившейся в стране обстановки была объявлена эвакуация русского населения, которая началась перед Рождеством.

Большинство нашей паствы уже находится на острове Самар на Филиппинах, куда последовала большая часть духовенства, остальные ждут, что будет дальше.

Оставаясь пока в богоспасаемом нашем граде Шанхае с немногими священнослужителями, болезную душой, что остаетесь вы снова без пастыря и возможности говеть и иметь церковное богослужение, тем более что неизвестно, когда и как то может быть восстановлено. События и обстоятельства не в нашей воле, и только Господа Бога надо молить о свышнем мире и спасении душ наших, о мире всего мира, благостоянии святых Божиих Церквей и соединении всех в одно стадо.

Не унывайте в сих скорбях и не колеблитесь в сих искушениях. Будьте верными чадами Православной Церкви и продолжайте в отсутствие священника собираться в воскресные, праздничные дни и в наступающие страстные дни в храм Божий. Воспевайте Богу и прочитывайте положенное на те дни для богослужения, уподобляясь первым пустынникам, также иногда подолгу лишенным священника. Не ищите благодати ни в какой другой вере, ибо истина только в Православной Церкви, про которую Христос рек: Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф 16, 18).

Не допускайте, чтобы какой младенец умер некрещеным, в случае опасности крестят миряне, как мной дается отдельное указание. Сообщайте нам о вновь преставленных для совершения заочного отпевания. Также можете присылать имена для поминовения.

Проводите жизнь христианскую, уклоняясь от всего, что порочит и оскверняет человека, живите в мире и согласии, не занимаясь пересуживанием чужих грехов и недостатков, прощайте друг другу обиды, дабы и отец Небесный простил нас. Воспитывайте детей в благочестии.

А главное, усердно молитесь, да направит Господь все к лучшему, дарует полезное нам в жизни сей и особенно в будущей. Благословение Господне да будет на всех и на всяком из вас»[2].

После того как в провинции Син-Кианг пришли к победе коммунисты, русские беженцы потоком хлынули в Шанхай, где их обустройством занялся приходской совет кафедрального собора. Беженцев расположили во французской казарме, где их часто стал посещать владыка Иоанн; там он совершал Божественную литургию. Всем было ясно, что пора готовиться к эвакуации. Последняя воскресная служба православной общины в Шанхае, совершенная владыкой Иоанном, была особенно запоминающейся. отец Кирилл Зайцев описывает ее так: «Тот, кто не пережил того, что пережил Шанхай за последние месяцы, тот едва ли, при всей живости своего воображения, сумеет реально себе это представить. Жили сотни, тысячи людей, жили своим особым, десятилетиями сложившимся укладом, пользуясь иногда и нередко завидным благосостоянием, общественным весом, влиянием и в русских и в иностранных кругах, жили будучи обставлены и личным комфортом, и целой сетью организаций, обслуживающих самые разнообразные нужды, — и внезапно все это исчезло, вихрем сметено. Все перегородки, разделявшие семью от семьи, лицо от лица, организацию от организации, — исчезли. Вся лествица социальных отношений рушилась. Остались люди — и ящики с надписью с/о IRO[3]... рядом с фамилией каждого...

На языке всех появился мифический Самар — предмет всеобщих устремлений. Прошлое покрылось дымкою. Настоящее свелось к навязчивой мысли: когда очередь, в каком списке, когда погрузка? Будущее воплотилось — ближайшее — в мытарствах, предваряющих погрузку и посадку, в казармах на Фрелютте, в одном из трех кораблей, везущих очередных счастливчиков, в вожделенном Самарском кампе (лагере). Дальнейшее будущее тоже исчезло: Самар закрыл его своей тенью. Мысль о том, что на Самар могут не взять, казалась катастрофой, угрожающей самому бытию. Весть о том, что кого-то вычеркнули из состава айровских подопечных, повергала в ужас и жертвы, и их друзей. а когда разнеслась весть о том, что эвакуация на Самар останавливается, — казалось, небо рушится...

И туда устремился русский православный Шанхай. В Церковь... Не просто в храм Божий, а именно в Церковь. Храмы посещались неплохо и ранее. С другой стороны, не все и сейчас оказались в состоянии достаточно усердно посещать храмы.

Люди ощутили то, что составляет существо Церкви, почувствовали себя людьми, объединенными Христом и во Христе... Таким переживанием, которое, полагаю, останется незабвенным для всех, кто был участником его, явился день Торжества Православия в соборе.

Опустел Шанхай, поредели и ряды духовенства. однако и храм был полон, и чин совершен был истово, благоговейно, рачительно — и внешне безукоризненно, а внутренне — как-то особенно собранно и проникновенно.

Предварен был чин словом владыки Иоанна, давшим обстоятельное и сильно сказанное истолкование его. В самом служении умиляло участие китайского духовенства. Рядом с русским протодиаконом о. Константином Заневским звучали голоса старшего протодиакона о. Елисея и молодого диакона о. Фотия, которые с глубоким чувством, с подлинным подъемом, с силою непоколебимой убежденности возглашали с кафедры и страшные слова “анафемы”, и утешительные моления о Вечной Памяти. Вторил хор — каким-то чудом Божьей милости не утративший, потеряв чуть не весь свой привычный состав, ни своей силы, ни полноты... Но наибольшим, быть может, чудом надо почитать то несравненное молитвенное единение всей массы молящихся, которое воцарилось в храме.

Кучка людей оставалась в Шанхае — и та, готовая завтра сесть на какие-то чужие корабли, чтобы плыть в какие-то чужие, чужими руками устроенные места предварительного поселения, — а там неизвестно, когда двигаться, неизвестно куда, уходя все дальше от родных очагов и покидая ставшие родными тут сложенные очаги... И вот эта кучка, устами малочисленного разноплеменного духовенства, возглашала свою верность Православию, утверждала едиными усты, единым сердцем Истину его, ощущала себя Церковью — и с наглядностью неотразимой воплощала собою Вселенскую Церковь, которую никакие врата адовы не одолеют!»[4]

В этой ситуации владыка старался спасти тех, кто не имел возможности уехать из Китая. Ради этого он попросил митрополита Анастасия в письме от 13 февраля 1948 года ходатайствовать перед женевской инстанцией «Международная организация беженцев» по делам о том, чтобы спасти тех, кого стали считать «коллаборантами» японских оккупантов: «В число их попали честнейшие и идейные люди, по необходимости принужденные занимать должности, чтобы помочь своим соотечественникам. Кроме того, и принципиально нельзя оставлять в руках противников людей, даже виновных»[5]. Китайцы, то есть дети, воспитывавшиеся в Свято-Тихоновском приюте, а также лица старше шестидесяти лет тоже не имели права эвакуироваться. В том же письме владыка просит митрополита Анастасия содействовать тому, чтобы и их можно было вывезти на Самар.

После того как владыка принял решение ехать в Соединенные Штаты, чтобы начать хлопоты для облегчения участи русских эмигрантов, эвакуировавшихся на Филиппины, он обратился в консульство США в Шанхае, чтобы получить визы. По словам В.А. Рейера, «владыка встретил недружелюбное отношение к себе со стороны вице-консулов, он мне сказал, что, наверное, в следующий раз они заявят претензию, что прошение написано на недостаточно тонкой или толстой бумаге. Владыке было предложено явиться в консульство на следующий день, в одиннадцать часов утра. Когда же я приехал за ним в приют Свт. Тихона Задонского, то до одиннадцати часов владыка еще не закончил литургию. И только после часа дня мы отправились в путь, я был уверен, принимая во внимание недружелюбное отношение к владыке в консульстве, что наше опоздание не обещает благоприятной встречи и результата, о чем я заявил владыке, который спокойно заметил: “Ничего, поедем”. В два часа мы приехали в консульство. К моему удивлению, чиновник любезно поднялся нам навстречу и сообщил, что все формальности окончены и виза готова...»[6]

Владыка уехал из Шанхая в числе последних — всего за три недели до прихода китайских коммунистов. На борту последнего корабля «Капитан Гордон» он вместе со своей паствой, находившейся в невыносимых условиях, 4 мая 1949 года отплывает из Шанхая на Филиппины.

С отъездом владыки была перевернута страница в истории Православной Церкви в Китае. 29 мая 1949 года китайские коммунисты захватили Шанхай. Некоторое число русских, оставшихся в этом городе, с помощью владыки впоследствии уехали на Запад. Другие, в том числе и духовенство с советскими паспортами, в 1956 году были возвращены в СССР. Тогда и была закрыта Русская Православная Миссия в Китае, а ее имущество передано китайскому коммунистическому правительству. Шанхайский кафедральный собор переоборудовали в склад, он вообще едва уцелел, и наконец в нем разместили Шанхайскую биржу… Сейчас стоит вопрос о том, чтобы преобразовать его в музей. Вплоть до самой «культурной революции» там оставались несколько китайских священников, благодаря которым на этой земле сохранялось Православие, архиепископ Виктор же вернулся в СССР и скончался там в один год с владыкой Иоанном.

Воспоминания об архиепископе Иоанне Шанхайском

В 2008 году Русская Православная Церковь причислила к лику святых архиепископа Иоанна Шанхайского. Святитель задолго до своего прославления на родине присутствовал в России в различных рассказах о нем, необыкновенных историях, связанных с его именем, в молитвах к нему. Все, кто знал святителя, в один голос говорят о его апостольской простоте. Для Владимира Рэна, потомка русских эмигрантов первой волны, знакомство со святителем началось с того, что владыка поручил ему, тогда десятилетнему мальчику, держать свой посох.

– Владимир Владимирович, расскажите, пожалуйста, о вашей первой встрече с архиепископом Иоанном Шанхайским.

Святитель Иоанн (Максимович)

– Я познакомился с архиепископом Иоанном Шанхайским (мы его всегда так называли) 21 июля 1951 года, в день его прилета во Францию из США, где он тогда временно находился после изгнания из Китая и короткого пребывания на Филиппинском острове Тубабао. Архиепископ приехал из аэропорта Орли прямо в Медон, где он обосновался, посетил там православный храм и сразу поехал в Париж, в храм на улице Эрланже. Этот храм (он располагался в хорошем районе города) для проведения служб «одолжили» владыке Леонтию Женевскому протестанты. В те годы (1946–1950) была очень многочисленная эмиграция из Югославии на Запад – во Францию, потом в Соединенные Штаты и другие страны; Толстовский фонд очень много этим занимался, и в том числе владыка Леонтий, поэтому он часто бывал в Париже. И я в те годы прислуживал владыке Леонтию в Париже, в Медоне и в Женеве.

И вот мы узнаем, что только что прилетел в Париж архиепископ Иоанн Шанхайский. Как только он вошел в храм, я взял его посох. И стоял около него с первого момента, как он вступил в православную церковь на французской земле. Я был тогда мальчиком, мне было 11 лет. Удивительно было то, что владыка читал Евангелия наизусть. Он совершенно все знал наизусть, и это всех просто потрясло. И мы сразу почувствовали вокруг этого человека особое светлое сияние. От него веяло благодатью Божией. И все мы это ощутили. Единственно, чему владыка воспротивился, это когда на следующий день в конце литургии подходили прикладываться ко кресту женщины с накрашенными губами. Он сказал: «Пожалуйста, когда к кресту прикладываетесь, помаду стирайте с губ». Но эти же женщины приходили на богослужение с непокрытой головой. И строгий архиепископом Иоанн Шанхайский никогда по этому поводу замечания не делал, ибо он сам видел, как в императорской России платки надевали на голову только крестьянки в деревнях, а в городах дамы приходили в храм обычно в шляпах или с непокрытой головой. Девочки, подростки и барышни вообще никогда платков на голову не надевали, и это хорошо видно на фотографиях, сделанных в российских церквях до 1917 года. Поэтому после 1920 года женщины первой волны русской эмиграции, рассеянной по всему миру, никогда платков на голову не надевали и очень редко шляпу, а девочки и барышни – никогда.

Владыка Иоанн был всегда очень строг к себе и ко всем нам, прислужникам, но вопрос «косыночек» у него не существовал.

– Сколько по времени длился тот период, в который вы общались с владыкой Иоанном?

– Близко – как минимум восемь лет. Я с ним общался в Париже, в Женеве, в Брюсселе.

– Каким вам запомнился владыка Иоанн?

– Владыка Иоанн жил очень особенно. Он всегда носил сандалии на босу ногу – и зимой, и летом; ходил в одном подряснике, который часто был одет просто на тело. Он был сгорбленный, потому что он никогда не ложился ни в постель, ни на пол. У него было кресло (которое существует еще где-то), в котором он только совсем немножко дремал. Ночью владыка Иоанн молился. Многие думали, что он сгорбленный такой, потому что носит вериги. Но владыка вериги не носил, а горбился оттого, что спал в кресле.

Его все очень искренне любили и уважали. Особенно молодежь. И владыка Иоанн очень много времени посвящал детям.

Почему я, потомок русских первой эмиграции, сегодня с вами говорю по-русски, хотя я родился во Франции и вырос во Франции? Потому что мы, дети эмигрантов первой волны, воспитаны в любви к России и в православной вере. Наши родители всегда нам рассказывали о великой России.

И с первых лет нас учили молиться перед сном и по утрам. Дома мудрые наши родители с детьми говорили только на русском языке, рассказывали и читали нам русские сказки. И у нас понятие русскости, если можно так сказать, связано с Православием. Была святая Русь, она такой и осталась. И русский язык особенный, уникальный. Это богатейший язык, он очень эмоциональный, он очень широкий. Когда святой Владимир решил крестить свой народ, он принял верное решение, потому что Православие соответствует духу русских людей, причем не только тех, которые тогда населяли Киевскую Русь. Православие соответствует духу всех людей, которые говорят по-русски. Это очень важно.

Все исходит от Церкви. Это была сила всей русской эмиграции. Где бы ни оказывались эмигранты из России, в какой бы далекий маленький городок их ни забрасывало, там обязательно был священник и сразу же организовывалась маленькая церковь. А Церковь воспитывала так, как воспитывала на протяжении многих веков. Вся культура шла через Церковь. И у нас все наше воспитание было связано с храмом. Мальчики прислуживали, дети пели в хорах, всегда была четверговая школа, где преподавали историю России, закон Божий. Нас учили читать и писать по-русски. Ставили спектакли – литературные и детские сказки. Учили музыке. Занимались с нами гимнастикой.

В Париже существовала Русская гимназия; под Парижем – Кадетский корпус.

Владимир Рэн

И вот в такой атмосфере мы жили, когда приехал владыка Иоанн Шанхайский. У нас была организация молодежная, которая называлась «Витязи», – она и сейчас еще существует. Летом «Витязи» организовывали лагерь в горах, в Альпах, около Гренобля, в городке Ляфрэ. Были и другие лагеря. И обязательно в любом лагере мачта с трехцветным флагом. Обязательно священник. Служились литургии, всенощные, заутрени. Утром – на молитву, каждый раз, как флаг поднимался, все выстраивались – маленькие и постарше – и хором пели «Царю Небесный», «Коль славен наш Господь», другое. Архиепископ Иоанн Шанхайский приезжал в лагеря, особенно к «Витязям». Он толковал с детьми и подростками, проводил с ними много времени. Он духовно воспитывал всех нас.

– Что из вашего общения с владыкой Иоанном Шанхайским вам особенно врезалось в память?

– Я хочу вам рассказать и о том, как владыка Иоанн исцелил мальчика.

Жила одна женщина, Варвара Павловна Кузьмина. У нее был лицей в Петербурге, где она преподавала французский и другие языки (английский и немецкий). Это был знаменитый лицей. В нем каждую неделю меняли язык: дети должны были каждую неделю на другом языке говорить. Хорошее преподавание иностранных языков было обычным делом в императорской России, поэтому эмигранты, оказавшись в других странах после революции, не были в растерянности, так как все знали иностранные языки. Варвара Павловна Кузьмина после революции очутилась в Болгарии, в Софии, где у нее был огромный лицей – четыре тысячи учеников (многие, конечно, дети эмигрантов). Во время войны этот лицей был разрушен бомбардировками. Единственный угол, который уцелел, это был угол библиотеки, где были ее иконы. Иконы были повреждены горячим воздухом (это было заметно: риза вся почернела), но уцелели. Я видел эти иконы. Варвара Павловна вместе с Ольгой Михайловной Скрипициной, своей коллегой, которая была специалистом по французскому языку, приехали (а им уже было около 80 лет) в Париж. Они получили 5 тысяч франков от французского Министерства образования в награду за то, что они распространяли французский язык. И вот вместо того чтобы спокойно жить на эти довольно большие деньги, эти женщины арендовали старый замок под Парижем в деревушке Тионвиль, в 60 км от Парижа, и организовали там школу. Варвара Павловна связалась с несколькими своими бывшими учениками, в том числе и с моей мамой, и я оказался первым ее учеником. Вскоре нас стало с десяток. И туда приезжал архиепископ Иоанн Шанхайский. В 1952 году я уже учился во французский лицее, но в одно воскресенье мы туда приехали. Я говорю «мы», потому что мой отец повез туда владыку Иоанна, мою маму, меня и мою сестру на своем автомобиле – тогда автомобилей было мало. И вот мы приехали. Учеников было уже 20. В комнате поставили антиминс, служили литургию. Я прислуживал. И вдруг приходит вся в слезах одна женщина, Наталья Макаренко. «Владыка, – говорит, – мой сын, ему 4 года, умирает. У него какой-то вирус, он был в больнице, но главный врач отправил его домой, сказав, что он безнадежный. Отправил, чтобы он умер дома. Причастите его, пожалуйста». Мальчик был в бреду, температура была больше 40?C. Владыка после литургии пошел к нему с чашей, я был вместе с ним. Пришли к мальчику. Владыка очень долго, сильно молился. Потом говорит: «Ваш мальчик будет жить».

Мы пошли обедать. Закончили обед – прошло где-то полтора часа. И вдруг видим: во дворе бегает мальчик. Он был совершенно исцелен, жар у него прошел, все у него восстановилось. И мать его послала играть с другими детьми. Владыка его вернул к жизни!

У этого мальчика очень интересно сложилась судьба. Он родился во Франции, получил блестящее образование, начал дипломатическую карьеру. И он с 1998 года был генеральным консулом Франции в Петербурге. Его зовут Михаил Кельчевский.

Прошло много-много лет, я не видел мать его и всю его семью с того времени. И вот в 1994 году я как-то вхожу в собор Александра Невского в Париже и встречаю там всю эту семью. Для меня это было большой радостью. Я обращаюсь к матери и первое, что я говорю: «А вы помните, как владыка Иоанн исцелил вашего сына?» Она поворачивается к детям и внукам и говорит: «Дети, я об этом вам много раз рассказывала, вы относились к моему рассказу с некоторым сомнением… Вот Вова Рэн, он был мальчик тогда, мы не виделись с ним более 40 лет, и вот он подтверждает то, что я вам рассказывала».

Владыка Иоанн в таких случаях всегда был очень простой. Он не относился к этому как к чему-то исключительному. Это была часть его шествия по жизни. Он зашел, причастил и был уверен в силе молитвы.

Вспоминается и еще другой случай. В тот день владыка Леонтий Женевский был вместе со своим братом владыкой Антонием, владыкой Иоанном и еще епископом из Мюнхена в Париже. Владыка Леонтий позвонил моей маме и сказал: «Наталья Казимировна, владыка Иоанн хочет сейчас к вам приехать с Курской-Коренной иконой». Эта икона как раз была тогда в Европе. Владыки приехали, отслужили молебен, выпили чай с пирогом. А мы жили в таком районе, где было очень много семей русских эмигрантов. Конечно, икона обошла несколько семей – все двери были открыты. А после этого отец повез епископов на вокзал. Я был в машине. Шел ливень. И вот на бульваре Севастополь машины встали одна за другой и не двигались. Вдруг по встречной полосе едет машина, останавливается возле нашей, в машине открывается окно. Водитель делает сигнал моему отцу, чтобы он открыл окно, и говорит: «Вы, наверное, едите на вокзал? Но там такая большая пробка, что вы не доедите. Сворачивайте на другую дорогу». А с нами была Курская-Коренная икона. Папа свернул налево, и мы приехали вовремя на Восточный вокзал. Вот такой был случай.

Когда скончался владыка Леонтий Женевский в 1956 году, владыка Иоанн отпевал его. Я тогда прислуживал. Была очень длинная служба. Она началась часов в 9 утра и закончилась часа в 3 после обеда. Все было сделано с таким уважением. И Швейцария, где нельзя было ни монахов, ни священников, ни кардиналов хоронить в храме (это не позволялось по закону), настолько уважали Православную Церковь, владыку Иоанна, владыку Леонтия, что президент Швейцарской конфедерации дал специальное разрешение, чтобы владыку Леонтия похоронили в храме. И сам присутствовал на отпевании.

Я рассказывал, что я прислуживал владыке Иоанну. И он подарил мне на мой день рождение Евангелие, которое сейчас со мной.

В нашем воспитании никогда не было никаких запретов, никакого насилия. Было русское православное образование, глубоко русская культура, русский язык. И все было очень естественно. Дети всегда были заняты. И при этом у нас ничего не было распущенного. Владыка Иоанн всегда говорил: детей надо занимать. Даже когда вокруг разврат, если ребенок занят с самых маленьких лет, он никогда не прилепится к этой грязи. И не надо ничего насильно в ребенка вкладывать. Слишком много закона Божиего – это против закона Божиего; слишком много Церкви – это против Церкви. В эмиграции без принуждения дети воспитывались с большей строгостью и любовью. Повторюсь, владыка Иоанн говорил: детей надо занимать. Занимать учением, занимать спортом, занимать спектаклями, занимать литературой. Это было кредо всех наших родителей. Владыка Иоанн на это очень много внимания обращал. И владыка Иоанн был очень-очень близок к молодежи. Несмотря на свою занятость как владыка, несмотря на свою святость как святой человек, и как духовник, и как архиепископ. Вы к нему могли прийти с любым вопросом в любое время, он всегда открывал двери, всегда решал ваши проблемы, сразу отвечал.

Владыка Иоанн был очень простой, очень естественный. Медон располагался на горе, там был сильный спуск. И вот он иногда бежит-бежит-бежит вниз на вокзал; ряса развевается, под рясой там у него ничего нет. И ему это было как-то все равно. Даже французы говорили (они его знали): «Это владыка Иоанн бежит». Они его уважали. А он был над всем этим. Простой и естественный. Но при этом он был очень близок к реальности мира. Он сразу же, приехав во Францию, сказал, что надо восстановить церковь, получить помещение в Париже. И когда он приехал в Сан-Франциско, то сделал очень много и для Сан-Франциско.

У него было юридическое образование до богословского. Это очень важно, потому что он, благодаря этому, многое в этом мире как юрист понимал, был близок к миру. Он был сильный человек.

– Вспоминал владыка про Россию?

– Да. Около Медона, где он жил, Версаль, а в Версале был Кадетский корпус. А владыка сам был из кадет. И он туда, в Версаль, к кадетам всегда ездил служить. Воспитание в Кадетском корпусе было соответствующее, как и должно быть в Кадетском корпусе: «За веру, царя и Отечество», хотя царя уже не было.

Владыка Иоанн знал, что Россия вернется, как все мы это знали. Это было настроение наших родителей, всех священников и педагогов, которые нас воспитывали, которые прожили всю свою жизнь на Западе, но которые всегда верили, что Россия будет, что Россия вернется, что Православие восторжествует. И мы сегодня видим это. Я потрясен тем, что президент России на всех государственных приемах ставит возле себя патриарха, подчеркивая, что Россия – страна православная.

– Кого из русских вспоминал владыка Иоанн?

– Святых! Он всегда вспоминал праведного Иоанна Кронштадтского, преподобных Сергия Радонежского и Серафима Саровского.

– А как он людей благословлял во время богослужения? Как служил?

– Ничего не было напыщенного. Но он очень сильно молился – это чувствовалось. И он почти все читал наизусть: закрывал глаза и читал Евангелие наизусть.

Владыка Иоанн был строгий в смысле устава, но это не был деспот, это не был экстремист. Он никого не отталкивал. И он был молитвенник. Человек, железный в своей вере. Но он был толерантный, если можно так сказать, очень поощрительный ко всем тем, кто был вокруг него. Он никогда не говорил, что вот ты не такой, а должен быть таким, как я тебе скажу, нет. Ты должен молиться – вот главное. К нему люди приходили, потому что он никогда не говорил: «Ты плохой…» Он говорил: «Ты человек. Я тебе протягиваю руку. Ты хочешь взять ее? Бери. Не хочешь? Не бери. Но я – здесь». И люди тянулись к нему.

Ряса развевалась, ничего внешнего величественного не было, но он был тот, на кого сразу же обращали внимание. Он был действительно святой человек. Такой святой, который не хочет показать, что вот, мол, я святой, но при этом каждым моментом привлекал к себе, потому что чувствовалось, что он самый простой человек, хороший человек, самый добрый человек, высоко образованный как юрист и богослов и высоко культурный.

А недавно я опять «встретился» с владыкой Иоанном Шанхайским. Знаете где? В Пекине. 13 октября прошлого, 2009, года освящали вновь построенный русский православный храм на территории Российского посольства в Пекине, где раньше было три храма, которые разрушили при коммунистическом режиме. Служили епископ Егорьевский Марк (сейчас он архиепископ), архимандрит Тихон (Шевкунов), другие священники. Пел хор Сретенского монастыря. Посетил храм в этот день и Премьер-Министр России В.В. Путин, который был в Пекине с официальном визитом. С правой стороны в храме – большая икона святого Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского.

Приехав в Пекин с российской делегацией, я присутствовал на этой Божественной литургии, был свидетелем того исторического момента, когда вновь построили и освятили храм в стране, которую ровно полвека назад – в 1949 году – должен был покинуть архиепископ Иоанн Шанхайский. Было очень радостно и оттого, что икона святителя встретила нас в этот торжественный день.

 

Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский (Максимович)

Годы жизни: 1896 - 1966.  В миру -  Михаил Борисович Максимо?вич, дворянин, после революции эмигрировал, оказался в Белграде, где поступил в университет на богословский факультет. В 1926 г. митрополитом Антонием (Храповицким) он был пострижен в монахи, приняв имя Иоанна в честь своего сродника свт. Иоанна (Максимовича) Тобольского. В 1934 г. иеромонах Иоанн был возведен в сан епископа, после чего он отбыл в Шанхай. Антоний (Храповицкий) писал: "Как мою душу, как мое сердце посылаю к Вам Владыку Епископа Иоанна. Этот маленький, слабый физически человек, по виду почти как дитя — есть чудо аскетической стойкости и строгости".

Во время жизни в Китае получил известность как благотворитель, был попечителем различных филантропических обществ. Организовал для сирот и детей бедных родителей приют во имя святителя Тихона Задонского — вначале в нём было восемь детей, а затем — уже сотни (всего воспитанниками приюта были около 3,5 тысяч детей). Епископ сам подбирал больных и голодающих детей на улицах шанхайских трущоб и приводил их в приют. Из-за прихода в Китае к власти коммунистов был вынужден, вместе с паствой, покинуть Шанхай.  В 1951 г. архиепископ Иоанн был назначен правящим архиереем Западноевропейского экзархата Русской Зарубежной Церкви.

В Европе, а затем с 1962 года в Сан-Франциско, его миссионерская деятельность, твердо основанная на жизни в постоянной молитве и чистоте православного учения, принесла обильные плоды.

Послушать голос и проповеди Свт. Иоанна здесь predanie.ru/audio/jitija_i_tvorenija_svjatih/svjatitel-ioann-sanfrancisskii-maximovich/

Господь во всем. Господь везде:
Не только в ласковой звезде,
Не только в сладостных цветах,
Не только в радостных мечтах,
Но и во мраке нищеты,
В слепом испуге суеты,
Во всем, что больно и темно,
Что на страданье нам дано...

Князь Владимир Палей.

 

Князь Владимир Палей

Стихи Князя Палея

 

Мы докатились до предела
Голгофы тень побеждена:
Безумье миром овладело —
0, как смеется сатана!

Эти четыре строки — начало стихотворения, написанного в 1917 году Князем Владимиром Палеем.

За свою недолгую жизнь он успел издать два небольших сборника стихов: один — в 1916, второй — в 1918 году. Он подготовил к изданию и третий, но революционные события не позволили осуществить задуманное…

Родился Владимир Палей 28 декабря 1896 года: его родители — Великий Князь Павел Александрович (дядя Императора Николая II) и Ольга Валерьяновна Пистолькорс. Это был второй, морганатический брак Вел. Кн. Павла Александровича, заключенный вопреки воле императора, они были вынуждены выехать во Францию, где и родился сын Владимир, в 1903 г. — дочь Ирина, в 1905 — Наталья.

Это была удивительно счастливая семья. Любовь и радость сияли вокруг Владимира. Недаром в своих стихах он передает те чувства, которые царили в семье Великого князя. Любимый и любящий сын, находящийся со своими родителями в удивительной духовной близости; заботой и трогательной нежностью проникнуты все его письма в род ительский дом. Вот отрывок из письма от 12.09.1912 г.: «Вот таким образом мамочка, дорогая, и живу себе спокойно, окруженный общей лаской и вашим благо? словением. Но, Боже мой! Как меня по временам, особенно к вечеру, тянет к вам. Как мне хочется обнять тебя, мамочка, а папино чтение послушать; Как мне девочек по временам не хватает. Дай Бог, отпустят на денек раньше 17-го, и мне удастся целых две недели с вами побыть». В 1914 году семье было позволено вернуться в Россию, а в 1915 году Ольге Валерьяновне и её детям от брака с Великим Князем Павлом Александровичем было пожаловано княжеское достоинство и фамилия Палей. Владимир Палей поступает учиться в военное элитное учебное заведение в Пажеский Его Величества корпус. В«Записках кирасира» Владимир Трубецкой писал :«…Это кастовое военно-учебное заведение накладывало на своих питомцев совсем особую печать утонченного благоприятия и хорошего тона. В Пажеском корпусе специальным наукам отводилось должное место, и надо сознаться, что именно из пажей выходили, пожалуй, наиболее культурные офицеры русской армии.» В 1915 году Владимир был произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. Талант поэта перевешивает в нем, но военную службу оставить Владимир не помышляет, тем более, во время войны, он уходит на фронт.

Спите, солдатики, спите, соколики.
Вам здесь простор и покой
Благословил вас Господь наш Всевидящий.
Миротворящей рукой
Русь защищая, ребята бывалые.
Долго дрались вы с врагом
Спите, родимые, спите, усталые,
Под деревянным крестом.

1915 год Гусарский полк участвовал в оборонительных операциях Северо-Западного фронта и только после тяжелых потерь отошел в резерв. За участие в боевых операциях Владимир получил чин подпоручика и Анненское оружие за храбрость.

Князь Владимир Палей пишет много, пробует себя в раз? личных жанрах. Он особенно сблизился со своим двоюрод? ным дядей — Великим Князем Константином Константиновичем (поэтом К. Р.), влияние которого ощущается в поэзии племянника. В начале 1915 года он перевел на французский язык пьесу Великого Князя «Царь Иудейский» и прочитал ее автору, после чего тот обнял юношу со словами: «Володя, я чувствую, что больше писать не буду… Тебе я передаю свою лиру…» Не случись революционных потрясений, как знать, возможно, Россия обрела бы еще одного талантливого поэта. В 1916 году вышедший первый сборник В. Палея получил много от? зывов. Автор одного — Федор Батюшков писал: «Трудно пре? дугадать дальнейшее развитие таланта, которому пока еще чужды многие устремления духа и глубины души, но задатки есть, как свежие почки на молодой неокрепшей еще ветке. Они могут развернуться и окутать зеленью окрепший ствол». В. Палей был знаком с О. Мандельштамом и посещал Николая Гумилева.

Князь Владимир Палей принадлежал к поколению «золотой молодежи» начала 20 века блестящий, обаятельный, образованный молодой человек с безукоризненными манерами. Судьба дала ему все: ум, красоту, талант, богатство и всеобщую любовь, но самый щедрый дар — трепетная душа поэта. В его душе постоянно присутствует Бог.

Господь во всем. Господь везде:
Не только в ласковой звезде,
Не только в сладостных цветах,
Не только в радостных мечтах,
Но и во мраке нищеты,
В слепом испуге суеты,
Во всем, что больно и темно,
Что на страданье нам дано…

С приходом к власти большевиков в октябре 1917 года кро? вавый маховик был раскручен, и не только его отцу Великому Князю Павлу Александровичу не суждено было вернуться домой.

В 1917 году Владимир ведет дневник- бесценное свидетельство тех страшных дней, которое поражает зоркостью наблюдений и точностью предвидения. «Неужели наши потомки увидят в событиях 1917 года одну лишь удручающую картину? Одну лишь кучку людей, вырывающих друг у друга право на катание на моторах, и то время как страна голодает. а армия целуется с врагом. Неужели те, кто бескорыстно создал революцию, кто следовательно таил в душе блажен ные и светлые идеалы, надеясь на возможность осуществле — ния этих идеалов, неужели эти русские люди не чувствуют, сколько страшен и ужасен переживаемый Россией кризис? Творимое вырвалось из рук творителей… Всей России грозит позор и проклятие. Пора, пора опомниться, если мы не хотим дать миру плевать нам в лицо».

Глава Петроградского ЧК М. С. Урицкий, проводя перепись членов дома Романовых, вызвал и князя Владимира Палея. Он предложил Владимиру подписать от речение от отца: так как Князь Палей носил титул и фамилию матери, он мог избежать черного списка. Владимир был возмущен и счел бесчестным такой поступок, хотя и понимал чем это грозит ему. Весной 1918 года Князь Владимир Палей. Великий князь Сергей Михайлович и три сына Великого Князя Константина Романова были высланы сначала в Вятку, потом к Екатеринбург и. наконец, в Алапаевск последнее место заточения. Из Екатеринбурга он писал: «Я весь дрожал, а когда после Крестного хода раздалось все более и более громкое „Христос воскресе!“ и я не? вольно вспоминал заутрени в Париже и в Царском, стало так тяжело, как-будто ангел, отваливший камень от Гроба Господня, свалил его на меня». А в Вятке из-под его пера появились трагические строки:

Немая ночь жутка. Мгновения ползут.
Не спится узнику… Душа полна страданья;
Далеких, милых прожитых минут
Нахлынули в нее воспоминанья.
Мысль узника в мольбе уносит высоко —
То, что растет кругом — так мрачно и так низко.
Родные, близкие так страшно далеко,
А недруги так жутко близко.

Известно, что в ссылке Князь — поэт много и плодотворно работал. По специальному разрешению комиссара юстиции Алапаевска, ему было разрешено посетить местную город? скую библиотеку, он вел дневниковые записи, но на сегодняшний день произведения Алапаевского периода не известны.

Князь Владимир Палей разделил судьбу других Романовых — алапаевских мучеников и погиб сброшенный в шахту 18 июля 1918 года. Тело Князя Палея было вывезено в Китай в апреле 1920 года упокоено в склепе при храме Святого Серафима Саровского в Пекине. Русская православная церковь за рубежом канонизировала Князя Палея 1 ноября 1981 года в сонме Новомучеников Российских.

Стихи Князя Палея

Толкование на Cвятое Евангелие

Блж. Феофилакт Болгарский

adrian-i-natalia.ru/library/index.php

Толковая Псалтирь

adrian-i-natalia.ru/zigaben-psaltir

НЕ УНЫВАЙ

Когда придет пора невзгоды и страданья,
И над твоей главой обрушится гроза, –
Не унывай, мой друг. В минуту испытанья
Пускай пред Господом падет твоя слеза.

Не горьким ропотом, а теплою мольбою;
Строптивой жалобы порывы воздержи,
Но, сердцем веруя, что бдит Он над Тобою,
С надеждой на него печали возложи.

И, в трудный час борьбы твоей житейской,
Он во время придет тебя спасти,
И будет Сам тебе Он Симон Киринейский
И тяжкий жизни крест поможет донести.

М. Розенгейм

Слава Великому Господу Богу!
Радостно дух мой воспой,
Сердцем стремлюсь я к святому чертогу
Там, где Иисусе Сладчайший мой!

Ты в моей жизни едина надежда,
В скорбях, болезнях Тобою живлюсь.
Будь Ты мне в радость, покров и надежду,
Сам я Тебе на всю жизнь предаюсь.

О, мой прекрасный, единый Спаситель,
Дай мне Твою благодать!
Ты в моей жизни чудесный хранитель,
Добрый отец и нежная мать.

Горнею славою я восхищаюсь,
Прочь суету этой жизни земной!
Духом и сердцем моим устремляюсь
К жизни небесной с ее красотой…

Там, в небесах, все святые соборы
И мириады безплотных чинов
Песнь воспевают Божественным хором
“Свят, Свят, Свят Бог наш, Господь Саваоф!”

Сердце Тобою всегда веселится
Ты – мой Создатель, мой Бог и Отец;
Душенька грешная к небу стремиться –
Там всем скорбям и болезням конец.

Слава Великому Господу Богу!
Радостно дух мой воспой,
Сердцем стремлюсь я к святому чертогу
Там, где Иисусе Сладчайший мой!

                                                                    1946 г.
Преподобный Серафим Вырицкий